Смотрел, слушал и работал. Его репортажи о московских подвалах, ночлежках получили определенную тему — «Жертвы столицы», хотя в газетах и журналах шли под разными названиями.
Вставал дядя Гиляй всегда рано, а в те годы часов в пять, и писал свои строчки для газет. Любил тихие утренние московские часы и строчки, набегающие в страницы. Славно работалось рано. Ни звука, кроме звона колоколов да крика особенно горластого петуха. Но репортерское утро коротко. В десять часов начинались походы в редакции, а затем выполнение заданий.
Чуть окреп материально, стал обедать на Бронной. Там по какой-то негласной московской традиции были дома, в которых хозяйки готовили обеды главным образом для студентов, но к ним присоединялись люди и постарше. Вносили плату за месяц — и знали, что обед ждет во всякое время немудреный: щи, зато из лучшей говядины, и каша. Дядя Гиляй был доволен — кормили вкуснее и сытнее, чем в трактире.
Летом 1883 года прекратилось тесное сотрудничество дяди Гиляя с «Московским листком». Пастухов отказался печатать корреспонденцию о положении рабочих на спичечном заводе в Егорьевске. Там у людей от серы лица покрывались язвами, отваливались пальцы, предохранительных мер не существовало. Стычка между редактором и репортером была не первой. Через год-полтора после начала издания окреп Николай Иванович и стал относиться к материалу, приносимому в газету, осторожно.
— А как посмотрят там? — говорил он, многозначительно поднимая вверх указательный палец. Это значило: печатать не будет. Однажды, проведя очередные субботу и воскресенье в ночлежке Москвы, принес дядя Гиляй в редакцию написанный по этому поводу большой рассказ. Пастухов взял из него, по выражению дяди Гиляя, «только глупые кабацкие факты».
«Вот наша трактирная пресса, — писал тогда невесте. — Но покоряться судьбе не надо, надо бороться с ней. Сил не хватит? Ложь, должно хватить. Вот вам и литература, самый независимый труд, а такие гадости и нелепости делают, что удивительно».
Досада возникала не только в общениях с «Московским листком». В том же 1883 году Гиляровский писал и по поводу другой газеты: «За последнее время двинулись „Новости дня“, и редактор начал зазнаваться. Нанял прекрасную квартиру, обзавелся обстановкой и, ровно ничего не делая, получает барыши, между тем как мы из-за куска хлеба работаем до упаду… Пастухов так же начинал „Московский листок“… Ездил, бегал, кланялся всем, прося не оставить его, поддержать новое дело, а потом отъелся и сел на шею сотрудникам… Досадно работать на этих хамов-дармоедов… Жаль тратить силы на них, а приходится, зато сознание чести и собственного достоинства при нас! Это сознание облегчает тягость положения многих, а у меня еще больше. „Либерал“, пишущий красно, господин Ланин, редактор „Русского курьера“, заплатил за перевод одной сотруднице по три четверти копейки за строку, а другой по копейке. Все нуждающиеся промолчали. Я написал на клочке бумаги следующий экспромт:
Злит меня это хамство кулаков-редакторов и безвыходное положение мелких сотрудников… Ужасно положение репортера, честно относящегося к делу, за каждую строку заметки приходится перестрадать».
Порой неудержимо хотел дядя Гиляй уехать от этого, как он говорил, «копеечного шума» куда-нибудь в путь, к людям… И уезжал, но ненадолго, снова возвращался в Москву. Литературная работа, несмотря на огорчения, захватила целиком.
Интересным было сотрудничество в юмористических журналах Москвы начала 80-х годов. Работал в «Будильнике», «Зрителе», «Стрекозе», в журналах «Москва» и «Гусляр». Получал, случалось, письма, вроде: «Дорогой Владимир Алексеевич! Две сосенки, две глупые сосенки, но это картина Саврасова и годовая премия подписчикам журнала. Сочините к ней восемь, шестнадцать, двадцать четыре или тридцать шесть строк…» И сочинял. Саврасову все нравилось, никогда резкого слова не сказал Алексей Кондратьевич за годы совместной работы в юмористических журналах, а жизнь великого пейзажиста шла тяжело.