Шаляпин! Знаменитость! Со многими знаменитыми дружил дядя Гиляй или оставался просто в хороших отношениях. В Столешники иные заглядывали, и он в ответ — было что рассказать, даже многое. Готовясь к работе над книгами для молодых, вспоминал произнесенные ими когда-то фразы, шутки, мысленно воссоздавал разговоры, споры, рассуждения знаменитых друзей. Но неизменно возвращался дядя Гиляй думами к тем, кого обошла громкая слава. Известные в 60— 70-е годы XIX века прекрасный чтец Павел Никитин или актер Вольский. Никто не писал о них, и остались в безвестности талантливые люди, забыты и тот и другой. Или атаман Репка, о котором знала вся бурлацкая Волга, все Поволжье, совсем никому не ведомый талантливый рассказчик волгарь Суслик. А мир, спрятанный в угаре московских ночлежек, с осторожными, неуверенными движениями человеческих фигур в его синеватой дымке, — мир, который дядя Гиляй знал, как никто. Освободиться от тяжелого стоячего запаха ночлежек так никогда и не смог. Запах возникал остро и резко, стоило на секунду, мельком вызвать в памяти длинный, однообразный ряд нар… Люди и картины, виденные на толкучках Сухаревки[3], на птичьих и собачьих рынках старой Москвы; в Артистическом кружке, наполненном съехавшейся из провинции полуголодной актерской братией; или подвалы, где ютились переписчики ролей, извозчичьи трактиры, горячие печи пекарен; виделись, как наяву, согнутые спины железнодорожных стрелочников, форейторов… картины сменяли одна другую, и не в силах был сразу охватить всего, но неизменно возвращался дядя Гиляй мыслями, думами именно к этой незнаменитой жизни, и о ней хотелось на склоне лет рассказать молодым.
Незаметно за годы и десятилетия дом дяди Гиляя наполнился множеством разнообразных предметов.
В семье В. А. Гиляровского никогда не занимались собиранием красивых или ценных вещей. Нет. Вещи входили в дом вместе с жизнью.
Для дяди Гиляя они стали приобретать ранее незамечаемый смысл, с тех пор как ушла возможность легко и быстро очутиться на Волге, в Крыму, на Кавказе, где-нибудь в задонских степях… К детству, например, то и дело возвращала маленькая берестяная тавлинка отца, иначе — табакерка, сделанная где-то в Вологде или ее окрестностях. Пользовался ею дядя Гиляй каждый день, перекладывая из нее табак в другую — серебряную, украшенную черненым орнаментом великоустюгских мастеров, скромным и красивым. Тавлинка была удобна, отлично сохраняла аромат табака, дядя Гиляй щедро сдабривал его травами, особенно любил добавлять степной донник.
Раньше тавлинка всегда находилась на письменном столе его отца в их вологодском доме. В начале 20-х годов давно не было отца, и вологодский дом сгорел, а стол уцелел; дядя Гиляй привез его после смерти отца из Вологды в Столешники в конце прошлого века. Рядом с тавлинкой, как и у отца, нашла себе место у дяди Гиляя коробка работы великоустюгских мастеров — мороз по жести, промысел такой был. В коробке отец хранил фотографии и письма сына со всех концов России, по дорогам которой довелось тому пройти. И фарфоровый, изогнутой формы стаканчик, на специальной красивой металлической подставке, уцелел, в него насыпали песок для чистки перьев, гусиных и утиных. Подарил отцу перочистку вологодский учитель чистописания Лев Андреевич Воскресенский в благодарность за перья: отец дяди Гиляя привозил их с Кубинского озера, где любил охотиться. Непосвященному предметы эти ничего не говорили. Для дяди Гиляя за ними вставали картины сямских лесов Вологодчины, Белозерска, Кубинского озера с величественным каменным Спасом на острове, Вологда, детство, юность. Вещи эти вызывали в памяти фигуры рыболовов, охотников — и начинался рассказ, пока только в голове, мысленно. Иногда кое-что он записывал:
«Охотники родины, черепаны с Белоозера, прирожденные ушкуйники — выходцы из Новгорода, на Волге города основывали. А дома занимались рыболовством, медведей били и другого зверя. Народ чисто русский, из поколения в поколение северные богатыри. Даже среди новгородцев отличались ростом и силой, недаром говорили: „Одно слово — Белоозеры“.
Славился среди них вековой род Петровых, сплошь рыбаки и охотники. Они были поставщиками рыбы в Кирилловский монастырь, где пользовались почетом.
У одного из Петровых — Ивана, деда по отцу, было три сына. Настоятель Кирилловского монастыря за хорошую службу деда-рыбака (исправно поставлял с Белого озера в монастырь снетка да судака) определил всех троих сыновей в Череповецкое духовное училище. Старшие двое, отличившись, были приняты затем в Вологодскую духовную семинарию. Когда молодые, рослые и здоровые ребята пришли в семинарскую канцелярию, где следовало сменить их светскую фамилию Петровы на духовную, преподаватель латыни, глядя на добродушные лица, веселую улыбку братьев, произнес: