— Отдать чалку!
Медленно отваливал «Александр III», осторожно выбирался на середину реки и наконец вышел в широкие и открытые воды Волги.
На палубе третьего класса все места вдоль бортов были заполнены людьми: чистили воблу, жевали хлеб, некоторые дремали, приютившись в уголке, иные чуть слышно напевали, мирно беседовали, спорили — словом, коротали путь.
Свежий ветер обдавал прохладой речного воздуха, донося запах сырой рыбы и трав прибрежных заливных лугов.
Двое мужиков толковали о холере.
— Особливо часто мрут от холеры бурлаки, — говорил бородатый мужик в длинном армяке. — Оно, понятно дело, холерных-то по берегам хоронят, в песках, как раз на пути бурлацком. Их брат и так кончается, купец все больше на пароходы зарится, потому выгоднее.
Незаметно подъехали к пристан и Диево-Городище. На берегу высились плетеные корзины — их выделкой, как говорили на пароходе, славилось это село. У пристани стоял народ. Женский голос громко молил:
— Да мне до Грешнева, довези, милый, тутотка совсем недалече, семь верст.
— Ишь ты, грешного захотела, православные опостылели, — острили с парохода.
С бурлаками Гиляровский встретился в Костроме, сразу, как только сошел с «Александра III». Был май 1871 года.
Бурлаков в городе задержал случай: от холеры, безжалостно косившей людей в то лето, умерло двое коренных. Коренными называли тех, кто нанимался на весь предстоящий бурлакам путь, или, как говорили, «на всю путину». Артели пришлось искать «добавочных». У трактира они случайно наткнулись друг на друга. Молодой, сильный и ловкий, Володя Гиляровский с надеждой смотрел на бурлаков, ожидая решения. Глава бурлацкой артели, первый в лямке, назывался шишак, окинув его быстрым взглядом, сказал:
— Сдержить!
За путь от Костромы до Рыбинска положили три рубля, и сговор состоялся. Володю беспокоило отсутствие документов — из дома намеренно не взял ничего. Бродить по России лучше под чужим именем, мало ли что случится, у отца неприятности могут возникнуть — решил еще в Вологде и придумал себе имя — Алеша Иванов (отца звали Алексей Иванович).
Но бурлаки бумажками не интересовались, паспорта не спросили, им хватило имени, которым назвался.
В лямке провел около двадцати дней. И за этот короткий срок понял, чем сильна наука жизни. Никакие рассказы и книги не заменили бы ста пятидесяти верст бурлацкого пути по берегу Волги. Тянуть пришлось расшиву — большую крутобокую барку. Это был ее последний путь, в Рыбинске она шла на слом.
Тяжело приходилось в лямке. Болела грудь. Ныли от натуги будто свинцом налитые икры ног. К вечеру первого дня Гиляровский не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Растянувшись на песке рядом с новыми товарищами, глядя в темную синеву неба, мерцающую звездами, Володя мысленно благодарил ссыльных братьев Васильевых и книгу «Что делать?» Чернышевского — они привели к волжским бурлакам.
В артели, с которой шел Володя Гиляровский, были лямочники и случайные, нанятые на путину, и преодолевшие несколько путин, и был один, много лет бурлачивший на Волге. Все народ молчаливый, да и говорить некогда. В лямке идешь — не до того, а на «перемене» — дай скорее прилечь. Но случалось, что, отдохнув, нарушали молчание.
Володя не переставал дивиться чуду, которое называли Волгой, бесконечному разнообразию ее берегов. Еще в Вологде от ссыльных слышал Гиляровский, что во все времена Волга привлекала к себе человека. К ней тянулись люди со всех концов России, на Волгу — значило на свободу. И не случайно звали ее Волгой-матушкой, вкладывая в это слово самые прекрасные мечты, соединяя с понятием «матушка Россия».
— И откуда она такая? — спрашивал Володя бурлаков.
— Чудной! Тебе-то что, откудова? — скажут одни. Другие уточнят:
— Да так, вроде и ниоткудова. Болотце, из него ручеек, часовенка стоит рядом, журчит ручеек, журчит да и в Волгу оборачивается.
Третьи говорили:
— Ты вот что, не дивись ей здесь-то, в верховьях. Махни за Нижний, во где широта, приволье! Как иной раз погонит она, матушка, беляки свои, так продерет шкуру, только успевай оглядывайся, серчает, и сладу с ней нет, показывай тогда силушку, не прячь за пазухой, все одно выветрит. И не жаль! Силу из тебя выгонит, а душу чем-то нальет, словно вдох полной грудью возьмешь, легче на сердце, и нутро спокойней, да веселей станет… Вот она какая, Волга-то.
Гиляровский присматривался внимательно к тому, что встречалось на пути, к новой для него жизни.
Спали бурлаки на берегу, на песке. Редко у кого было что подстелить, а укрыться и вовсе нечем, разве что с расшивы привезут на лодке рогожи, рваный зипунишко скрутят, да под голову. Утром проснутся — холодно, дрожь с головы до пят пробирает.