Глеб Иванович неслучайно подарил дяде Гиляю, тогда еще совсем молодому человеку, именно это письмо. В нем был ответ на вопросы, неоднократно затрагиваемые ими в разговорах во время встреч, в частности вопрос, кому и как писать. Принцип Глеба Ивановича — «писать справедливо» — стал главным и для Гиляровского независимо от того, писал ли он заметку, репортаж, очерк, фельетон, рассказ… Вот отчего всегда стоял на столе дяди Гиляя портрет Глеба Ивановича, вот почему так тщательно хранил он дар своего друга.
Почти всегда, если заходила речь в доме, какой ставить самовар — их было несколько, — жена и дочь в один голос говорили:
— «Купринский».
Это обыкновенный тульский самовар, разве что формой отличавшийся от других — совсем круглый, как большой арбуз. Почему его называли «купринским»? И не перечесть, и не вспомнить, сколько раз приносили этот самовар в столовую, когда приходил в Столешники Александр Иванович Куприн. В «портретной» не было портрета Куприна. А самовар, приютившись на буфете, превращенном в книжный шкаф, напоминал о Куприне своим присутствием.
Приходя в Столешники, Куприн просил чаю. И каждый раз приносили этот пузатый самовар, а потом и сам Александр Иванович требовал именно его и, смеясь, приговаривал:
Так и пошло — «купринский» самовар.
Жил в Столешниках альбом — «Дума за думой». Такие альбомы в былые времена составляли неотъемлемую принадлежность многих семейств. Если окружение дома оказывалось интересным, с годами альбомы превращались в любопытные, а порой и ценные документы. В них хранились мысли, впечатления, стихи, напутствия, благодарности, шутки, сказанные порой невзначай, а порой обдуманно и серьезно — в зависимости от человека, его настроения, обстановки. Альбомы эти являли собой характер взаимоотношений между людьми и часто — значительными. Иной раз они оставались неизвестными десятилетия после смерти владельцев, а потом издавались.
У дяди Гиляя тоже был альбом. Купила его жена Гиляровского и сама предлагала кому-нибудь из гостей написать в альбом несколько слов. Потом он почти всегда лежал на виду, и кто хотел, тот и оставлял в нем на память стихи, экспромты, рисунки, обращенные к хозяину дома. Куприн заполнил в альбоме целую страницу. Свои чувства он выразил бурно, энергично: «Ах, дорогой дядя Гиляй! Крестный мой отец в литературе и атлетике. Скорее воображу себе Москву без царь-колокола и царь-пушки, чем без тебя, ты — пуп Москвы…»
Молодым юнкером встретился Куприн с Гиляровским в Москве, ожидая поддержки и одобрения первым своим литературным опытам. Дядя Гиляй поддержал его. И Куприн не забывал этого. Потом, правда, не раз шутя упрекал:
— Толкнул ты меня в литературу, а ею едва заработаешь на папиросы…
Проходили годы. Дядя Гиляй был прочно связан с Москвой, Куприн надолго отрывался от нее. Встречались порой неожиданно, непреднамеренно. Что за беда! Стоило увидеться, и как будто не было перерыва встречам, а если он оказывался слишком длинным, посылали открытку, или записку, либо визитную карточку с несколькими словами привета, а то и телеграмму (телефонами еще широко не пользовались, предпочитая письмо, может, по старой привычке).
Во все встречи, во всех письмах Куприн как бы держал отчет перед старшим «дядей Гиляем», «Володей», «дорогим дружищем», как он называл Гиляровского.
Александр Иванович родом из Пензенской губернии, но уехал оттуда ребенком. Однако не забывал пензенской земли и любил о ней поговорить. Жена дяди Гиляя родилась в Пензе, знала родину Куприна — Наровчат, бывала там взрослой у дальних родственников. И любил Александр Иванович, заглянув в Столешники, за самоваром послушать рассказы Марии Ивановны о пензенском крае, о земляках, их привычках, обычаях…
Немало времени потратил Куприн, занимаясь математикой с дочкой дяди Гиляя, Надей. Когда Надя стала взрослой, она, как и отец, отдавала много сил журналистике, писала рецензии на книги, в том числе и Куприна, — они печатались в разных газетах. Александр Иванович снова говорил:
— Вот чем надо заниматься! Учить других, учеников растить, и благодарность будет, а ты пустил меня в литературу. Кто за нее хвалит. Только моя ученица.
Это, конечно, было не так. Куприна и хвалили в прессе, и любили читатели. Но, оглядываясь на прошлое, дядя Гиляй говорил: