— На кой это! Ты прямо к делу — есть и такие — от них сам в себя уйдешь».
Часто он хотел «проверить на молодом уме» интересно ли то, о чем собирается писать.
В какой-то момент дядя Гиляй решил, что будет рассказывать молодым правду о том, «как жили и бытовали их отцы».
Случилось так, что из редакции газеты «Известия» обратились к дяде Гиляю с предложением написать о Хитровке, когда трущобы эти были наконец закрыты. К статье он взял эпиграфом слова из газетного сообщения: «Хитров рынок ликвидируется». Раньше, в старой Москве, тоже делались попытки, и не однажды, закрыть рынок и все окружающие его ночлежки. Каждый раз ничего не получалось, хозяева ночлежек побеждали. И вот трущобы Москвы исчезали у дяди Гиляя на глазах.
Готовясь к работе над статьей для «Известий», он пересмотрел почти все, что написал о московских трущобах. После этого исчезли сомнения, о чем будет его первая книга, адресованная молодым.
Он приступил к книге о старой Москве осенью 1924 года. Начал с рассказ о Хитровке. Работал в Столешниках за большим обеденным столом, не уединяясь, не отгораживаясь от текущей жизни. Писал на больших листах бумаги, чаще карандашом, иногда и чернилами. В конце каждого дня с удовольствием смотрел на количество выросших страниц, заполненных убористым, но ясным и четким почерком.
Старая Москва стала меняться еще в начале века. Гиляровский понимал, что дальше этот процесс будет усиливаться. И в 1912 году в одной из газет открыл рубрику «Московская старина», в которой опубликовал несколько небольших рассказов о старой Москве. Особенно удался рассказ «Огарев». Это была личность полицмейстера для Москвы 80—90-х годов примечательная. Во время юбилея Огарева в середине 90-х годов в Москве не было газеты или журнала, которые не откликнулись бы на эту дату. Однако в «Журнале спорта» ничего не появилось. Не замедлил последовать упрек. «А вы, Владимир Алексеевич, в своем журнале даже моего портрета не напечатали», — сказал ему Огарев. — «Помилуйте, Николай, Ильич, да ведь вы не жеребец», — ответил дядя Гиляй. Огарев, несмотря на свою должность, не отличался злопамятностью и приобрел тем широкую известность в городе.
Кроме «Огарева», тогда были напечатаны рассказы о Трехгорной мануфактуре, об одном из братьев Щукиных. В общем, собиралась книга. А. В. Амфитеатров писал тогда Гиляровскому: «Хорошо, что ты стал набрасывать старую Москву. Хорошо бы нам, старым москвичам, коллективно загнуть такую штуку тома на три. А то, смотри-ка, время наше, страх, опустошено. Ведь какая прелесть — Огарев в бане!»
Однако в то время дядя Гиляй впервые в жизни заболел, и серьезно. Оставлена была и мысль о создании книги «Московские чудаки».
А Дорошевич сразу встрепенулся, хорошо, мол, придумано, есть о чем писать, тема интересная, и попросил автора, чтобы тот и себя поставил в книгу: «из московских чудаков ты самый любопытный».
Дядя Гиляй знал гордую своей красотой и искусством Москву, помнил ее в дни, когда принимала она дар Павла Михайловича Третьякова и открылись двери первой галереи национального искусства, помнил торжества созванного тогда первого съезда художников, знал Москву в дни, когда она одарила Частной русской оперой Саввы Ивановича Мамонтова, возможностью услышать Шаляпина, Ермолову, Южина, Рахманинова… На глазах его возник и жил в Москве Художественный театр. Словом, было о чем рассказать. Но дяде Гиляю хотелось писать о Москве не торжественной, не парадной, не чудаческой, о ежедневной — о которой обычно не спрашивали и которую никто лучше его не знал. И вот теперь наконец пришло время, появилась возможность осуществить это желание. О многом и кроме Москвы хотелось рассказать Гиляровскому, но начал он с нее, с Москвы.
Меньше чем в год написал, свою первую книгу о старой Москве. Назвал «Москва, и москвичи». Работал в Столешниках, не прерываясь, не отвлекаясь, не замечая ни шума, ни тишины, часто путая день с ночью. Писал об одном, а рядом возникали новые и новые московские темы. Не надо было ни собирать материалы, ни придумывать — все давно собрано, пережито и направляло, двигало руку — неожиданно властно и энергично. Беспокоило только одно — хватило бы сил для работы.
Рукопись «Москва и москвичи» сдал в издательство Всероссийского союза поэтов. С этим союзом сложились у него особые отношения. Едва организованный в 1920 году, союз просил Владимира Гиляровского войти в их дружную семью. Он получил членский билет за номером семьдесят девять. А спустя некоторое время в миргородскую раковину для писем легло еще одно: «В. А. Гиляровский единогласно избран почетным членом Всероссийского союза поэтов».