Или история «Общества борьбы с детской смертностью». Хорошее название для контрреволюционной организации, в которой пудами хранился динамит и аммонал, были пулеметы, винтовки, гранаты...
А «Союз учредительного собрания»?
А «Белый крест», «Все для родины»?
И каких только не было названий! Даже «Черная точка».
Спокойно и серьезно Дзержинский говорил о том, что было правильно в распутывании дела, что было неправильно, где медлили и где торопились, как нужно было поступать и как поступали. Он еще и еще продумывал старые дела. На них учил людей трезвому спокойствию и энергичной находчивости для предстоящей работы.
Иногда во время такой беседы вдруг звонил телефон. Дзержинский брал трубку.
— Да, — говорил он, — слушаю. Здравствуйте, Владимир Ильич.
В кабинете становилось так тихо, что было слышно, как дышат люди. Дзержинский говорил с Лениным. Его бледное лицо слегка розовело. А чекистам в такие минуты казалось, что Ленин говорил не только с Дзержинским, но через него и со всеми.
Нередко после совещания Дзержинский находил на своем столе два куска сахару, завернутые в папиросную бумагу, или пакетик с табаком, или в бумаге ломоть серого хлеба.
В стране был голод, и Дзержинский недоедал так же, как и все. Было стыдно принести ему просто два куска сахару: вдруг еще рассердится. И чекисты оставляли на столе свои подарки.
Но он не сердился.
Он разворачивал бумагу, в которой аккуратно были завернуты два кусочка сахару,, и грустная улыбка появлялась на его лице.
За глаза чекисты называли его отцом.
— У отца нынче совещание, — говорили они.
Или:
— Отец вызывает к себе.
Или:
— Отец поехал в Кремль к Владимиру Ильичу.
Иногда по ночам он ходил из комнаты в комнату здания ЧК.
В расстегнутой шинели, в старых сапогах, слегка покашливая, он входил в кабинет молодого следователя. Следователь вставал.
— Сидите, пожалуйста, — говорил Дзержинский и садился сам.
Несколько секунд он пытливо всматривался в лицо своего собеседника, а потом спрашивал:
— На что жалуетесь?
— Ни на что, Феликс Эдмундович, — отвечал следователь.
— Неправда. У вас жена больна. И дров нет. Я знаю.
Следователь молчал.
— И Петька ваш один дома с больной матерью, — продолжал Дзержинский. — Так?
Вынув из кармана маленький пакетик, Дзержинский весело говорил:
— Это сахар. Тут целых два куска. Настоящий белый сахар, не какой-нибудь там меляс или сахарин. Это будет очень полезно вашей жене. Возьмите. А с дровами мы что-нибудь придумаем.
Часа два он ходил от работника к работнику. И никто не бывал забыт в такие обходы. Он разговаривал с начальниками отделов и с машинистками, с комиссарами и с курьерами, и для всех у него находилось бодрое слово, приветливая улыбка, веселое «здравствуйте».
— Отец делает докторский обход, — говорили чекисты.
КАРТОШКА С САЛОМ
Страна голодала, голодали и чекисты. В доме на Лубянке большими праздниками считали те дни, когда в столовой подавали суп с кониной или рагу из конины.
Обедал Дзержинский вместе со всеми — в столовой — и сердился, когда ему подавали отдельно в кабинет.
— Я не барин, — говорил он, — успею сходить пообедать.
Но часто не успевал и оставался голодным. В такие дни чекисты старались накормить его получше — не тем, что было в столовой.
Один чекист привез как-то восемь больших картофелин, а другой достал кусок сала. Картошку почистили, стараясь шелуху срезать потоньше. Эту шелуху сварили отдельно и съели — тот чекист, что привез картошку, и тот, который достал сало. А очищенные картошки порезали и поджарили на сале.
От жареного сала по коридору шел вкусный запах. Чекисты выходили из своих комнат, нюхали воздух и говорили:
— Невозможно работать. Такой запах, что кружится голова.
Постепенно все узнали, что жарят картошку для Дзержинского. Один за другим люди приходили в кухню и советовали, как жарить.
— Да разве так надо жарить, — ворчали некоторые. — Нас надо было позвать, мы бы научили.
— Жарят правильно, — говорили другие.
— Нет, неправильно, — возражали третьи.
А повар вдруг рассердился и сказал:
— Уходите отсюда все. Двадцать лет поваром служу — картошку не зажарю. Уходите, а то нервничаю.
Наконец картошка изжарилась. Старик-курьер понес ее так бережно, будто это была не картошка, а драгоценность или динамит, который может взорваться.