Секретарь ушел к себе.
Поздней ночью Дзержинский вышел из кабинета.
Чернильница стояла на столе у секретаря.
— Что же вы до сих пор ее не отослали? — спросил Дзержинский.
— Может быть, не стоит? — неуверенно ответил секретарь.
— Нет, стоит, — сказал Дзержинский.
Повертел чернильницу тонкими пальцами, поставил ее на стол и больше никогда не вспоминал о ней.
ЯБЛОКИ
Под вечер Дзержинский вышел из кабинета и сказал секретарю:
— Я похожу, поговорю с товарищами, а вы слушайте телефон.
На лестнице он обогнал двоих; первой шла женщина с измученным, усталым лицом, бледная, в ковровом платке и в старом порыжевшем пальто; за ней поднимался молодой чекист.
«Задержанная, наверно», — подумал Дзержинский и еще раз оглянулся.
Поднявшись этажом выше и не постучав, он отворил дверь в кабинет одного из следователей. Следователь не удивился: Дзержинский часто бывал на допросах, сидел молча минут десять — пятнадцать, иногда задавал несколько вопросов, помогал следователю, советовал ему, как допрашивать, и уходил.
У этого следователя все было благополучно.
Он занимался делом монахов Николо-Угрешского монастыря, которые недавно устроили попытку контрреволюционного выступления против местных органов советской власти. В Николо-Угрешском монастыре сотнями дневали и ночевали белогвардейцы, бежавшие из Москвы. В монастырских покоях митрополита нашли целую пачку контрреволюционных воззваний.
Сейчас следователь, к которому зашел Дзержинский, допрашивал длинноволосого священника из монастыря. Дзержинский слушал и просматривал воззвания. Потом спросил:
— А какая связь была у вас с «Союзом приходских общин»?
— Главным образом личная связь, —ответил священник.
— А пулеметы где взяли?
— Пулеметы? — переспросил священник.
— Ну да, пулеметы.
Священник помолчал, потом солидно ответил:
— Я лично в пулеметах не повинен, и митрополит тоже не повинен, но бывший дьякон, некто Суходольский, записался к вам в красное войско и взял у вас два пулемета.
— Для этого и записался?
— Не могу знать, — ответил священник.
Дзержинский зашел еще к двум следователям; один допрашивал бандита-налетчика, кудрявого и красивого парня с золотой серьгой в ухе, а другой — офицера. Офицер этот, когда его арестовывали, отстреливался, а теперь говорил, что он вовсе не отстреливался, что это недоразумение и что его обязаны сию же минуту выпустить. Следователь нервничал. Дзержинский велел офицера увести, а следователю приказал как следует выспаться.
— У вас совсем измученный вид, — сказал он. — Офицерик ваш видит, что вы полубольны, и издевается над вами. Отоспитесь, чаю попьете горячего, и он у вас живо заговорит. Спокойной ночи. Приказываю сейчас же лечь спать. Закройте за мной дверь на ключ и снимите телефонную трубку.
Он вышел.
Четвертый следователь, к которому зашел Дзержинский, был совсем молодым парнем. Дзержинский сел на стул возле двери и стал слушать. Молодой парень допрашивал простую женщину в старом порыжевшем пальто и в ковровом платке. Женщина говорила только «да» и «нет» и плакала.
— Почему вы ее арестовали? — спросил вдруг Дзержинский у следователя.
— Как почему?
— За что вы ее арестовали? — опять спросил Феликс Эдмундович. — За что, почему, на каком основании?
— Я арестовал ее, товарищ Дзержинский, на том основании, что она пришла узнать о своем брате.
— Ну?
— И я...
— И вы?
— И я... ее... задержал.
— Так, — сказал Дзержинский, — так. Дайте мне дело, на основании которого эта гражданка арестована...
— Она спрашивала о своем брате... — начал было молодой чекист.
— Я слышал, но мне нужно основание...
— Ее брат арестован.
— Довольно, — сказал Дзержинский. — Мне надоело в десятый раз слушать одно и то же!
Его глаза потемнели.
— Вы совершили непростительную ошибку, — говорил он, — непростительную для большевика-чекиста. Вы арестовали ни в чем не повинного человека...
— Но, Феликс Эдмундович...
— Не перебивать, когда с вами говорит ваш начальник! Вы поступили не как чекист. За второй такой случай я удалю вас из аппарата ВЧК. Поняли?
Молодой чекист, опустив глаза, сказал, что понял. Дзержинский повернулся к женщине:
— А брат ваш плохой человек, — сказал он, — негодяй-человек. В то время, когда все мы голодаем, да не только мы, но и дети голодают, братец ваш спекулирует хлебом, сахаром, солью, продает краденное у государства... Кстати, почему у вас такой истощенный вид? У вас дети есть?