Сидя за своим столом, поглядывая то на одного, то на другого товарища, Дзержинский докладывал. Негромким и спокойным голосом, очень коротко, ясно и понятно он объяснял, как надобно раскрыть новую контрреволюционную организацию.
И чекисты слушали его затаив дыхание.
Потом Дзержинский спрашивал:
— Вопросы есть?
На все вопросы, даже на самые незначительные, он подробно отвечал. Потом весь план обсуждался, и Дзержинский внимательно выслушивал все предложения.
— Это верно, — иногда говорил он, — вы правы.
Или:
— Это неверно. Если мы пойдем на это, все дело может сорваться.
И объяснял, почему.
А потом в качестве примеров рассказывал одно, другое, третье дело из чекистской практики...
Дело поджигателей Рязанского вокзала.
Дело с эшелоном из Саратова. Этот эшелон с продовольствием для голодающего Петрограда саботажники не приняли в Петрограде и отправили назад в Саратов.
Или история «Общества борьбы с детской смертностью». Хорошее название для контрреволюционной организации, в которой пудами хранился динамит и аммонал, были пулеметы, винтовки, гранаты...
А «Союз учредительного собрания»?
А «Белый крест», «Все для родины»?
И каких только не было названий! Даже «Черная точка».
Спокойно и серьезно Дзержинский говорил о том, что было правильно в распутывании дела, что было неправильно, где медлили и где торопились, как нужно было поступать и как поступали. Он еще и еще продумывал старые дела. На них учил людей трезвому спокойствию и энергичной находчивости для предстоящей работы.
Иногда во время такой беседы вдруг звонил телефон. Дзержинский брал трубку.
— Да, — говорил он, — слушаю. Здравствуйте, Владимир Ильич.
В кабинете становилось так тихо, что было слышно, как дышат люди. Дзержинский говорил с Лениным. Его бледное лицо слегка розовело. А чекистам в такие минуты казалось, что Ленин говорил не только с Дзержинским, но через него и со всеми.
Нередко после совещания Дзержинский находил на своем столе два куска сахару, завернутые в папиросную бумагу, или пакетик с табаком, или в бумаге ломоть серого хлеба.
В стране был голод, и Дзержинский недоедал так же, как и все. Было стыдно принести ему просто два куска сахару: вдруг еще рассердится. И чекисты оставляли на столе свои подарки.
Но он не сердился.
Он разворачивал бумагу, в которой аккуратно были завернуты два кусочка сахару,, и грустная улыбка появлялась на его лице.
За глаза чекисты называли его отцом.
— У отца нынче совещание, — говорили они.
Или:
— Отец вызывает к себе.
Или:
— Отец поехал в Кремль к Владимиру Ильичу.
Иногда по ночам он ходил из комнаты в комнату здания ЧК.
В расстегнутой шинели, в старых сапогах, слегка покашливая, он входил в кабинет молодого следователя. Следователь вставал.
— Сидите, пожалуйста, — говорил Дзержинский и садился сам.
Несколько секунд он пытливо всматривался в лицо своего собеседника, а потом спрашивал:
— На что жалуетесь?
— Ни на что, Феликс Эдмундович, — отвечал следователь.
— Неправда. У вас жена больна. И дров нет. Я знаю.
Следователь молчал.
— И Петька ваш один дома с больной матерью, — продолжал Дзержинский. — Так?
Вынув из кармана маленький пакетик, Дзержинский весело говорил:
— Это сахар. Тут целых два куска. Настоящий белый сахар, не какой-нибудь там меляс или сахарин. Это будет очень полезно вашей жене. Возьмите. А с дровами мы что-нибудь придумаем.
Часа два он ходил от работника к работнику. И никто не бывал забыт в такие обходы. Он разговаривал с начальниками отделов и с машинистками, с комиссарами и с курьерами, и для всех у него находилось бодрое слово, приветливая улыбка, веселое «здравствуйте».
— Отец делает докторский обход, — говорили чекисты.
КАРТОШКА С САЛОМ
Страна голодала, голодали и чекисты. В доме на Лубянке большими праздниками считали те дни, когда в столовой подавали суп с кониной или рагу из конины.
Обедал Дзержинский вместе со всеми — в столовой — и сердился, когда ему подавали отдельно в кабинет.
— Я не барин, — говорил он, — успею сходить пообедать.
Но часто не успевал и оставался голодным. В такие дни чекисты старались накормить его получше — не тем, что было в столовой.
Один чекист привез как-то восемь больших картофелин, а другой достал кусок сала. Картошку почистили, стараясь шелуху срезать потоньше. Эту шелуху сварили отдельно и съели — тот чекист, что привез картошку, и тот, который достал сало. А очищенные картошки порезали и поджарили на сале.
От жареного сала по коридору шел вкусный запах. Чекисты выходили из своих комнат, нюхали воздух и говорили:
— Невозможно работать. Такой запах, что кружится голова.
Постепенно все узнали, что жарят картошку для Дзержинского. Один за другим люди приходили в кухню и советовали, как жарить.
— Да разве так надо жарить, — ворчали некоторые. — Нас надо было позвать, мы бы научили.
— Жарят правильно, — говорили другие.
— Нет, неправильно, — возражали третьи.
А повар вдруг рассердился и сказал:
— Уходите отсюда все. Двадцать лет поваром служу — картошку не зажарю. Уходите, а то нервничаю.
Наконец картошка изжарилась. Старик-курьер понес ее так бережно, будто это была не картошка, а драгоценность или динамит, который может взорваться.
— Что это? — спросил Дзержинский.
— Кушанье, — ответил курьер.
— Я вижу, что кушанье, — сердито сказал Дзержинский, — да откуда картошку взяли? И сало. Это что за сало? Лошадиное?
— Зачем лошадиное, — обиделся курьер. — Не лошадиное, а свиное.
Дзержинский удивленно покачал головой, взял было уже вилку, но вдруг спросил:
— А другие что ели?
— Картошку с салом, — сказал курьер.
— Правда?
— Правда.
Дзержинский взял телефонную трубку и позвонил в столовую. К телефону подошел повар.
— Чем сегодня кормили людей? — спросил Дзержинский.
Повар молчал.
— Вы слушаете? — спросил Дзержинский.
— Сегодня на обед была картошка с салом, — сказал повар.
Дзержинский повесил трубку и вышел в коридор. Там он спросил у первого же встреченного человека:
— Что вы ели на обед?
— Картошку с салом.
Тогда он вернулся к себе и стал есть.
Так чекисты «обманули» Дзержинского, один раз за всю его жизнь.
В ШКОЛЕ
Однажды весенним утром Дзержинский шел к себе на работу. В Москве было грязно, пыльно и голодно: это был год разрухи, тяжелый год в жизни Советского Союза.
Перед Дзержинским шла старуха с палкой. Кто не знает этих старух, согбенных временем, с угасшим взором, шамкающих, почти страшных? Она шла медленно, но и Дзержинский не торопился: хотелось подышать весенним воздухом, отдохнуть, собраться с мыслями...
Но чем дальше он шел за старухой, тем больше она привлекала его внимание. Скорбными глазами он смотрел на ее лохмотья, на ее согбенную спину, на трясущуюся голову, покрытую драным серым платком. Кто она? Как, должно быть, страшна ее одинокая старость! Куда она идет? И как помочь всем этим людям - малым и старым, голодным и убогим, больным и хилым, когда везде фронты, когда голод душит страну, когда сырой черный хлеб - это лакомство, а картофель - чудо?
Старуха шла, тяжело опираясь на палку и с трудом передвигая ноги, а за ней шел Дзержинский в длинной шинели и думал о том, что надобно выяснить насчет богаделен и подумать, чем может чекистский аппарат помочь таким вот старухам и старикам.
У школы, из окон которой несся веселый гам детских голосов, старуха присела отдохнуть на тумбу. Дзержинский вынул спички, чтобы закурить папиросу, и, закуривая, увидел, как из окна второго этажа кто-то высыпал на старуху пригоршню пепла. Старуха сидела не двигаясь, ничего не замечая, что-то шептала беззубым ртом, а пепел медленно падал на ее сутулую спину, на руки, покрытые узловатыми венами.