— Или... может, он вас испугался?
— Меня?
— Ну да! Вы же не только народный комиссар путей сообщения, вы еще и чекист — гроза всех контриков на свете.
Дзержинский серьезно и вопросительно взглянул на Верейко.
— Старый спец — вот и боится, — пояснил свою мысль Верейко. — Не понимает, что такое критика.
— Но он честный человек! — сказал Дзержинский. — Я знаю всю его жизнь. Честный и преданный нам человек.
Сазонов отвечал на вопросы долго и подробно.
Дзержинский больше не подал ни одной реплики. Во время перерыва он подошел к Сазонову и негромко спросил его, помнит ли он восемнадцатый год в Перми. Сазонов ответил, что, конечно, помнит.
— Нам пришлось тогда арестовать кое-кого из ваших путейцев, — сказал Дзержинский, — а группу Борейши трибунал приговорил к расстрелу. Тогда и вы были задержаны органами ВЧК? Ненадолго, кажется?
— На несколько часов. — Инженер усмехнулся: — Нелепая история! Меня, кажется, подозревали в том, что я родственник министра Сазонова, скрывший свое прошлое. Вот я и доказывал, что не верблюд.
Дзержинский внимательно смотрел в глаза Сазонову.
— А ваш отец, если я не ошибаюсь, был учителем чистописания? Гимназия в Грайвороне?
— Совершенно верно.
— Сядемте! — предложил Дзержинский.
Они сели рядом на скамью. Инженер нервничал — это было видно по тому, как он все перелистывал и перелистывал свой блокнот, как порою вздрагивали его брови.
— Вы хорошо знали инженера путей сообщения Борейшу? Так же, как Макашеева? Или лучше? Кстати, насчет Макашеева и мешочничества. Макашеев попал в очень грязную историю. Он не только пользовался своим служебным положением для провоза продуктов для себя, — он выписывал фальшивые требования на вагоны и вагоны эти отдавал спекулянтам... за взятки...
Сазонов молчал. Гадливое выражение появилось на его лице.
— Вот как обстоит дело с Макашеевым, — сказал Дзержинский. — Так вот насчет Борейши...
— Борейша был мой ближайший друг! — почти с вызовом в голосе перебил Сазонов. — Мы с ним одного выпуска и...
— Ваш ближайший друг? — негромко переспросил Дзержинский.
— Да! И расстрел его — ошибка!
— Вы уверены в этом?
— Я уверен в нем, как в самом себе! — воскликнул инженер.
Дзержинский кивнул головой.
— Да, да, — сказал он, — вы уверены в нем, как в самом себе... Что ж, зайдите ко мне... завтра днем, часа в три. Если я не ошибаюсь, Борейша был сыном губернатора и получал в студенческие годы от отца триста рублей в месяц? Так? А у вас было пять уроков по восемь рублей?
Сазонов тихо спросил в ответ:
— Как вы можете это все помнить?
— По долгу службы, — просто сказал Дзержинский. — По долгу службы чекиста и железнодорожника.
Тонкими пальцами он быстро и красиво свернул папироску, вставил ее в мундштук и, закуривая, спросил:
— Скажите, вы что, меня сегодня испугались? Моих реплик? Почему вы вдруг смяли ваш доклад, о котором я слышал, что он был хорошо и интересно начат? Что, собственно, произошло? Я видел, что вы были не в форме... Впрочем, оставим этот разговор до завтра!
И Дзержинский отошел к группе машинистов, оживленно обсуждающих устройство жезла изобретателя Трегера.
Назавтра, ровно в три часа, Сазонов вошел в кабинет Дзержинского. Все окна были открыты — лил свежий, теплый, весенний дождь, над Москвой прокатывался гром.
— Садитесь, — сказал Дзержинский. — Не продует вас? Я люблю вот такой дождь!
Он открыл несгораемый шкаф, достал оттуда папку, перевязанную бечевкой, и протянул Сазонову.
— Прочитайте! — сказал он. — Это показания инженера путей сообщения Борейши А. Я. Ведь он был вашим лучшим другом?
— Да, он мой друг! — сказал Сазонов твердо и громко.
— Ну, вот, читайте!
Сазонов развязал бечевку и открыл дело. Да, это его почерк — почерк Саши Борейши. Мелкие, круглые, аккуратные буквы, четкий, ясный почерк.
«Настоящим я, Борейша Александр Яковлевич... »
И вдруг Сазонов не поверил своим глазам. На мгновение ему показалось, что он сходит с ума...
— Читайте, читайте! — спокойно сказал Дзержинский.
Все было по-прежнему в этом большом, чистом кабинете, за окнами по-прежнему лил косой, свежий, весенний дождь. А Сазонову казалось, что молния ударила где-то совсем близко.
«... скрывший свое происхождение — ближайший родственник министра иностранных дел при Николае Кровавом, Сазонова С. Д., — инженер Сазонов А. В. пытался создать диверсионную группу на нашем узле и в разговорах несколько раз прямо призывал меня и других моих коллег к «действенным формам борьбы с красными... »
Инженер читал.
Он не слышал, как входили и уходили люди, не слышал, как звонил телефон, не замечал, как ушел и вернулся Феликс Эдмундович. Сердце Сазонова билось тяжело, толчками. После показаний Борейши он читал показания других своих знакомых инженеров, и все они писали, что взрыв моста осуществлен, несомненно, родственником царского министра инженером Сазоновым. Они называли число и день, и час, когда видели инженера Сазонова с «узелком странной формы», цитировали слова, которыми обменялись в то время, и признавали свою вину в том, что не довели до сведения властей все, что знали об инженере Сазонове. Но у них были для этого причины: оки думали, что Сазонов просто обыватель, который никогда не приведет свои планы в действие.
— Прочитали? — спросил Дзержинский.
— Да.
— Мост взорвал сам Борейша. В конце концов он сознался. И они все сознались, что на случай провала держали вас, — вы должны были ответить за это злодеяние. Понимаете?
— Нет, не понимаю. Почему же я? Ведь я ничего не знал...
— Если бы вы знали, то мы бы сейчас не беседовали с вами, — жестко сказал Дзержинский. — Ваш друг Борейша спасал свою жизнь и одновременно мстил вам за ваши советские взгляды, за то, что вы, старый специалист, первым, именно первым, на узле пришли работать к нам, за то, что вы не продали Родину, за то, что вам стали кровно близки интересы рабочего класса. Понимаете теперь?
— Понимаю. Но почему же меня тогда выпустили сразу! Ведь я... ведь тут такое написано... этими людьми!
Опять с силой полил дождь, и в то же время выглянуло солнце. Дзержинский встал из-за стола, подошел к окну, глубоко вдохнул прохладный воздух, задумался о чем-то. Молчали долго. И думали — каждый о своем.
— Вы спрашиваете, — почему вас тогда не расстреляли? — сказал, наконец, Дзержинский. — Потому, видите ли, что ВЧК поднимает свой карающий меч для защиты интересов большинства, то есть народа, от кучки эксплуататоров. В те дни чекисты защищали вас от вашего... «близкого» друга... друга, совершившего чудовищное преступление и свалившего это преступление на вас... Чекисты вас защищали, а вы работали, вы руководили ремонтом путей, разрушенных белыми, вы не спали ночами, обеспечивая перевозки... Впрочем... не спали и чекисты, борясь за вас, за вашу жизнь, за то, чтобы честный инженер Сазонов вместе с нами строил социализм...
Сазонов сидел неподвижно, закрыв лицо руками.
— Видите, как неловко получилось, — сказал Дзержинский. — Неловко ведь, что вы вчера испугались нескольких реплик чекиста Дзержинского?
Сазонов молчал.
— Ну, а теперь, когда вам все ясно, займемся делами, товарищ инженер. Как у вас с планом перевозок? Какие вы подготовили соображения? Ну, ну, полно, Андрей Васильевич, полно, попейте воды и перейдем к работе...
Он сам налил Сазонову воды в стакан и, точно не замечая слез, которые блестели на глазах инженера, стал задавать вопросы, касающиеся перевозок. Сазонов отвечал сначала сбивчиво, потом все спокойнее и яснее. Теперь Дзержинский слушал, изредка вставляя свои замечания, делая заметки на листе бумаги, иногда переспрашивал, иногда не соглашался и спорил. Уже смеркалось, когда они кончили разговор.
— Значит, — подготавливайте проект, — заключил Дзержинский, — но имейте в виду, что дело это чрезвычайно серьезное и весьма вероятно, что мы будем вас сурово критиковать. Не боитесь?