— Остановись, Карл, — сказал Энгельс, пряча улыбку, — пощади!
— «Пощади нас! — молили мудреца люди. — Избавь от страха!» — весело продолжал Маркс. — «Научи нас, как победить зверей». — «Ладно, — ответил мудрец. — Это очень просто. Только следите за моей мыслью, несчастные! Вы видите перед собой шестерых зверей: льва, акулу, змею, быка, лошадь и мопса. Вы видите перед собой, повторяю, шестерых зверей потому, что не умеете абстрактно мыслить. Тот же, кто способен к абстрактному мышлению, способен представить себе единственного зверя — зверя вообще. И вот я представляю себе Зверя Вообще. Более того, я утверждаю, что все прочие звери есть лишь воплощение Зверя Вообще в его собственном последовательном развитии, да простит меня старик Гегель. Если в образе льва Зверь Вообще может разодрать меня на части, то в образе мопса он лишь лает на меня. Теперь смотрите и учитесь, несчастные! — воскликнул мудрец, беря в руку палку. — Я пойду к мопсу и с помощью вот этой палки одолею в его образе Зверя Вообще. Вы увидите не битву, а лишь видимость битвы. Я одолею Зверя в образе мопса и I тем самым одолею льва, да утвердит мой дух старик Гегель» — так сказал мудрец и двинулся на мопса. Но мопс не умел абстрактно мыслить. Он был злым от природы. И как только мудрец приблизился к нему, тут же бросился, желая укусить за нос, но успел укусить только за пятку. Люди же разбежались.
— Доктор Маркс! — засмеялся Энгельс. — Но ведь было время, когда мы почти верили, что мудрец одолеет зверя.
— Было, — кивнул Маркс. — Но смеяться, Фред, не грешно. Смех — повивальная бабка ума. Люди должны смеяться над заблуждениями. И все же мы, конечно, многим обязаны Гегелю. Старик был слишком гениален, чтобы ошибаться во всем. Идея развития, развития скачкообразного, революционного, противоречивого в своей основе, — вот что важно в учении Гегеля.
— Да, Карл. Мир постоянно обновляется. Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед нею, кроме непрерывного процесса возникновения и уничтожения, бесконечного восхождения от низшего к высшему.
Они стояли рядом — высокий, по-английски подтянутый Энгельс и Маркс с горящими черными глазами на смуглом лице — и говорили, один подхватывал и продолжал мысль другого.
— Философия является лишь простым отражением этого процесса в мыслящем мозгу. Только тем и прекрасен мозг, только тем и силен. Ничего из себя он не творит, но, овладев истиной, движет людьми, ведет их к осознанной цели. Пролетариат начал осознавать свою историческую цель. Я мечтаю, Фред, помочь ему.
— Я мечтаю о том же, Карл.
— Работы хватит на всю жизнь?
— Пожалуй, — ответил Энгельс. — А может быть, и жизни не хватит.
— Да. И потому нам нельзя распыляться в своих исканиях. И не стоит изобретать вновь то, что уже изобретено. Мы возьмем диалектику Гегеля, вытряхнув из нее всю идеалистическую шелуху. Мы возьмем с собой Фейербаха и всех материалистов.
— Мы возьмем с собой французских социалистов и английских экономистов.
— Вот какая армия, Фред! Но нам надо пойти дальше. Не разум творит революцию, но революция нуждается в разуме. Революция не благое пожелание, но необходимость. Если человек черпает все свои знания из окружающего мира, как учили старые материалисты, то надо, стало быть, так устроить окружающий мир, чтобы человек познавал и усваивал в нем истинно человеческое, познавал себя как человека. Если нищета порождает зло, то, стало быть, надо уничтожить нищету. Если характер человека создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать обстоятельства человечными. Если человек, как учат материалисты, по природе своей общественное существо, то он, стало быть, только в обществе может развивать свою истинную природу. Необходимо такое общество, в котором частный интерес отдельного человека совпадал бы с общечеловеческими интересами. И философия, следовательно, должна поставить себя на службу тому общественному классу, который обязан и может изменить мир, — пролетариату! Он победит…
— Значит, договорились, — сказал Маркс, прощаясь. — Семь разделов для нашей будущей книги ты напишешь здесь, в Париже.