Наполовину выживший из ума старик не может помириться со своим позором. По его приказанию его верный слуга Родька привозит большой деревянный крест. Бахмутов и Родька отправляются с крестом в сад, роют там яму, устраивают там подобие могилы. Когда Лидия Бахмутова и Покатилов приезжают вместе на хутор, надеясь на примирение со стороны оскорбленного отца, старый ротмистр отказывается принять похитителя своей дочери, а Лидию приглашает в сад.
– Лидии Бахмутовой нет, – говорит он. – Лидия Бахмутова умерла, а не в содержанки к Сеньке Покатилову пошла.
– Если ты – Бахмутова, – вскрикивает он, – умереть должна была в девках, а не в содержанки идти!
Они приходят в сад.
– Вот что осталось у меня от дочери, – говорит отец и показывает рукой перед собой.
У старой беседки стоит новый деревянный крест: на кресте надпись «Здесь покоится тело боярышни Лидии Бахмутовой, скончавшейся на 25 году от рождения 8-го октября сего 1890 года»…
Это единственно возможная для старого ротмистра месть, месть хищнику-кулаку.
Не менее бессильными чувствуют себя изображаемые г. Будищевым помещики и против другого рода хищников, хищников, опасных не своей стихийной верой во власть денег, не своим материальным могуществом.
Помещик Суздальцев («Катастрофа») сумел сделать свою жизнь счастливой. Получивший в наследство от отца «запущенное и обремененное долгами имение», он в несколько лет привел его в образцовый порядок и погасил долги. Он любит свое дело, он обладает умом и характером, обеспечивающими ему успех в его хозяйственных предприятиях. В то же время он очень удачно женился. Правда, его жена была прежде опереточной певицей, но в деревенской тиши ему удалось совершенно перевоспитать ее, заглушить в ней былую чувственность. Он «беззаветно любит, нежно любим, без меры счастлив»… но до поры до времени.
В их имение заглянул проездом бывший сотоварищ Суздальцевой по оперетке, певец Тирольский, некогда пламенно любивший Суздальцеву и пользовавшийся ее взаимностью. В сердце Суздальцевой просыпаются забытые чувства: Суздальцев убеждается, что над его женой тяготеет «чужая воля», что один взгляд Тирольского уничтожил его трехлетние труды и «вернул Ольгу Сергеевну к старому, к грешному, к этой проклятой оперетке». Суздальцев теряет душевное равновесие. Им овладевает то дикая ярость, то полнейшее оцепенение. Он мечтает о том, что необходимо убить Тирольского и сжечь всю усадьбу, чтобы «ни один пенек не напомнил ему об его постыдном поражении»… и кончает вызовом Тирольского на дуэль.
– Есть люди, – говорит он, – работники, есть люди хищники. Вы, господин Тирольский, хищник, я работник. Я вырвал женщину из когтей хищников и пытался сделать ее такой же работницей, как и я, но вы упали, как ястреб. И вырвали мою долю. Вы отняли мое приобретение, и я схватился за нож.
Противники становятся в позицию. Кидают жребий: первым стрелять должен Суздальцев. Суздальцев метится; но Тирольский довел роль хищника до конца: вопреки условиям поединка, он спешит спустить курок своего револьвера, не дожидаясь выстрела противника, и убивает Суздальцева наповал.
Так идиллия работника-помещика была разрушена хищником-»трутнем», хищником-авантюристом, представителем морально испорченной культуры… Чтобы познакомиться с другими разновидностями хищников, обретающихся в мире «оврагов», необходимо выйти далеко за пределы хуторов, усадеб и «вороньих гнезд».
Сотский сопровождает арестанта-бродягу («Святая душа»). Действие происходит на ночлеге. Бродяга, смотря в глаза сотского» строго, как властьимущие, производит допрос: знает ли сотский молитву «Яко Адам бысть изгнать», видел ли он образ Троеручицы, был ли на Афоне, прикладывался ли к «Утоли моя печали»[3], ел ли на Ивана Постного[4] круглое, паломничал ли в Ерусалим. Сотский чувствует себя подавленным: он – великий грешник, он никуда не паломничал, никаких святынь не видал, никаких молитв не знает. Бродяга продолжает допрос и доводит сотского до полнейшего отчаяния. На висках сотского надуваются жилы; лицо его краснеет. «Кажется, что вот-вот его хватит кондрашка». Он начинает покаянную исповедь:
– Дозвольте, – говорит он, – дозвольте, господин, дозвольте, господин, одно слово. Я, конечно, я, мужик, мразь!. Я не то, что сено, я одново целый воз дров уволок. Сиволдай[5] как есть. Кто нас чему учит, дозвольте вас спросить? Верно сказали, што идол! Я не то што воз дров, я, когда моя жена Акулина на побывку к родителям ездила, к Варваре ходил. Истинное слово, ходил. Каждый день ходил. И конешно, я в аду буду. Это точно. Только вот што я скажу вам: конешно, я скот, я идол, а вы уходите отселева! Не мучайте моего сердца, уходите! Пожалейте меня. Уходите, сделайте милость!
3
«Утоли моя печали» – название иконы Божьей матери. Икона прославилась в Москве многими чудесами со второй половины XVIII века, а особенно во время чумы в 1771 году. Чтимые списки с иконы Божией Матери, именуемой «Утоли моя печали», находятся во многих храмах Москвы и других городов.
4
Иван Постный (Иван Предтеча (Креститель)) – предшественник Христа, крестивший Его. День его памяти 11 сентября. Этот день отмечен строгим постом. С библейской легендой, лежащей в основе этого праздника, связаны запреты на еду всего круглого, на пение и пляски. Нельзя употреблять в пищу не только скоромное, но и яблоки, картофель, капусту, репу, арбузы, лук, т. е. все, что напоминает голову; считалось грехом брать в руки нож и резать что бы то ни было. Даже хлеб ломают руками. Не принято было есть борщ и щи из свежей белокочанной капусты. Не поют и не пляшут потому, что Иродова падчерица Семирамида плясками и песнями выпросила у Ирода голову казненного Иоанна Предтечи.