Взяв у гостя уздечку, Саядян, дымя папиросой, повел коня по улице, скупо и точно рассказывая о происшествии. На ночь колхозник Амо Вартанян поставил козу за ограду, утром хватились — козы нет.
— Кого подозреваете? — опять спросил Бурунц.
Саядян задымил, подумал,- как будто он еще не высказывал на этот счет своего мнения,- но ответил твердо:
— Все равно — Норайра.
— Жаль, что в колхозе никого нет… — Бурунц поморщился.- Надо бы узнать, сколько трудодней у этого Норайра…
Кузнец полез в карман и вытащил бумажку. Оказывается, он позаботился — взял справку. Норайр и его близкие заработали в нынешнем году меньше трудодней, чем любая другая семья.
— Отдохнуть, умыться с дороги? — предложил Саядян, останавливаясь у калитки своего дома.
Бурунц отклонил это предложение. Ему хотелось поскорее все закончить и вернуться домой. Кроме того, он сердился, что происшествие случилось именно сегодня, когда он так устал.
— Прежде всего надо посетить потерпевших,- сурово распорядился он.
Дома у потерпевших никого не оказалось, кроме старой бабки. Бабка сразу, как только увидела милиционера, напустила на себя горестный вид, принялась охать и вздыхать. Уж такая была коза, что лучше другой коровы! И молочная, и послушная, умница. Как и жить теперь без этой козы? Бабка хлопала себя ладонями по пухлым бокам и без устали причитала: другие машину «Москвич» приобретают, а ее несчастный сын Амо только все теряет и теряет. А ей, бабке, не нужно и «Москвича», только бы вернуть свою собственную умницу козу, если, конечно, она еще жива. А нет- пусть деньгами отдают…
Кузнец прервал ее причитания.
— Что там «Москвич»! — насмешливо прищурился он.- Такую козу только лишь к «Волге» можно приравнять.
Степан Бурунц не терпел, когда во время расследования кто-нибудь позволял себе шутки. Никогда не нужно мешать потерпевшему выражать свои чувства. Вот такие, казалось бы, никчемные причитания иной раз могут умного работника навести на след. Но в причитаниях бабки, пожалуй, не было уж вовсе никакого смысла. Да и вообще на Бурунца неприятно действовали всякие преувеличения.
— Успокойтесь, мама,- холодно сказал он.- Кого подозреваете в покраже вашей козы?
Бабка заюлила. Кого можно подозревать? Все здесь соседи, все хорошие люди. Но под конец шепотом объявила, что козу наверняка увел Норайр. Она погрозила кулаком в сторону того дома, где жил вор. Пусть никогда не будет счастья ни ему, ни его детям, ни его внукам и правнукам! Такую козу увести — нет у людей ни стыда, ни чести!
Бурунц не стал больше слушать. Он велел Саядяну отвести гнедого на конюшню. К Норайру он пока пойдет один. Объявляя такое решение, Бурунц не смотрел на кузнеца. Он смотрел в сторону и говорил с подчеркнутой отрывистостью. А все дело было в том, что он поступал неправильно и хорошо знал об этом.
— Как же можно к преступнику без понятых? — недовольно сказал Саядян.
— Что там еще за преступник! — Бурунц аккуратно сыпал табак на бумажку.- Сначала хочу только посмотреть. Может, все добром обойдется. А понадобятся понятые- вызову. Ты будь наготове.
Кузнец обиделся, но возражать не стал. Ушел, выпустив на прощание облако дыма.
Норайр жил в отдаленном домике, у самого края пропасти. Участковый уполномоченный долго стучал в глухую калитку, которая, вроде печной заслонки, была еле видна в толстой и высокой каменной ограде. Он стучал железным молоточком, который с помощью ржавого кольца был навечно приклепан к створке калитки, чтобы гость, упаси бог, не отбил руку, извещая хозяев о своем прибытии. Но из-за ограды никто не отзывался.
Тогда Бурунц толкнул калитку и с удивлением почувствовал, что она не заперта. Во дворе, возле арыка, безмятежно играли двое грязных мальчишек, а на каменных приступочках, ведущих в осевший, обросший мхом домик, развалился паренек лет шестнадцати — семнадцати. Он дымил самокруткой.
— Или вам стука не слышно? — с обидой спросил Бурунц.
Он не стал здороваться. Не первый раз приходил он в этот дом и да-вно уже решил, что на проживающих здесь людей не стоит тратить хорошие человеческие слова. Они этого не понимают.
Парень, развалившийся на приступочках, тоже не по-здоровался. Не меняя позы и даже не взглянув на Бурунца, он насмешливо крикнул:
— Мама, насчет козы!…
Это и был Норайр.
Несколько лет назад Бурунц отправил его в колонию для малолетних преступников. Думал — выправится парень. Очень уж всем надоели его выходки-дерзость, мелкое воровство. Как только где что пропадет — уж все знали: это Норайр! Так нет же, не исправился! Увезли мальчишку куда-то на Кубань. Вернулся он в село еще более дерзким и одичавшим. Стал разговаривать с блатной хрипотцой в голосе, однажды в драке со сверстниками вытащил нож… Бурунц не раз задавал себе вопрос: правильно ли он поступил с парнем?
…Воїн как развалился! Не смотрит. Курит. Степан Бурунц терпеть не мог, когда курили мальчишки. В городе ли, в деревне — непременно вырвет у подростка папиросу. Приказал:
— Брось самокрутку!
— Воспитатели! — с ненавистью и презрением процедил Норайр и выпустил длинную струйку слюны.- Воспитывают они меня, чтоб я, понимаешь, паинькой был…
Бурунц не знал отца Норайра. Односельчане вспоминали, что он был степенным и умным человеком. В сорок третьем пошел на войну-и не вернулся. Жена его Маро целый год рыдала, рвала подушки. И вдруг, в разгар этих рыданий, односельчане заметили, что она беременна. С тех пор она только и делала, что рыдала и рожала детей. Дети были до того не похожи друг на друга, что каждый понимал — они от разных отцов. Маро в колхозе работала плохо — то в город уезжала, то еще куда-нибудь. За детьми она не смотрела. И двор ее дома был постоянно полон плачущими, замурзанными, полуголыми мальчишками и девчонками всех возрастов. Колхозники, а особенно колхозницы и за глаза и в глаза осуждали такой образ жизни. С Маро никто не дружил, а если она приходила к соседям занять для детей картошки или хлеба, то ей давали что было нужно, но в разговоры не вступали. И в последнее время она уже молча появлялась на пороге и протягивала миску. В Доврикенде говорили, что Норайр недолюбливает своих братцев и сестер и с одобрения матери иной раз поколачивает остальное семейство. Как-никак, он был единственным законным наследником в этом доме.
— Да, верно, я насчет пропавшей козы,- подтвердил Бурунц, оглядывая захламленный двор.
В это время из дома вышла Маро — костлявая, с растрепанными волосами женщина с грудным ребенком на руках. А за ней посыпались детишки постарше. Во дворе стало тесно от детей. И все уставились на участкового уполномоченного.
— А что еще насчет козы? — низким рассудительным голосом начала Маро.- Неужели при любой пропаже виноват мой сын? Лучше бы он умер, не дождавшись этого дня! Сколько людей живет в Доврикенде, и уж правда можно подумать, будто Норайр всех хуже! Ну, пропала коза — а при чем мы? Какое нам дело?
Она говорила и вопросительно поглядывала на сына- так ли все идет, как нужно? Норайр властно свистнул — и она умолкла, испуганно оглянувшись.
«Вот кто здесь хозяин!» — подумал Бурунц.
Но какое ему было до всего этого дело? Он пришел сюда, чтобы произвести дознание.
— Значит, так,- начал он официально,- у колхозника Амо Вартаняна ночью пропала коза…
Норайр не стал слушать. Лениво поднялся и пошел по приступочкам наверх. Щелчком выбросил окурок. На лестничной площадке остановился и прищурился:
— И вы хотите узнать, где коза?
— Да, хотелось бы…
Мальчишка стоял теперь возле керосинки, на которой кипела огромная кастрюля. Он снял крышку — по двору разлился запах вареного мяса. Дерзко глядя на участкового уполномоченного, Норайр секунду или две демонстративно подержал в воздухе крышку, а затем, ни слова не говоря, опять закрыл кастрюлю. Бурунцу показалось, что мальчишка при этом нагло подмигнул ему.