Выбрать главу

Старшая сестра Сергея Мироновича, Анна, училась в одном со мною классе местной гимназии. Наш дом от их дома находился на расстоянии не более квартала. Мне часто по школьным делам приходилось бывать у Костриковых. Жили они очень бедно. Вся обстановка их единственной комнаты состояла из стола, трех табуреток и деревянной кровати. Родителей у них тогда уже не было. Незатейливое хозяйство вела бабушка. Сережа почти каждый день после окончания школьных занятий, прежде чем идти к себе в приют, забегал домой (городское училище находилось за полквартала от их дома).

Придешь к ним, бывало, и бабушка примется хвалить своего внука:

— Вот ведь он у меня какой хороший — и дров мне наколол, и воды принес… Такой-то ласковый, дай бог ему здоровья!

— Будет тебе! — смущенно улыбался Сережа и, поспешно захватив книги, убегал в приют.

Помню привычный его жест: войдет в комнату, проведет рукой по своим волосам — «ежику» — и как-то быстро передвинет ремень справа налево и сейчас же обратно. Глаза у него были хорошие: быстрые, внимательные. Чаще он был серьезен, а когда смеялся, смех был веселый и заразительный.

Учился очень хорошо. За хорошую учебу был направлен в Казанское техническое училище.

С 1900 года в Уржуме появились политические ссыльные. Сережа стал брать у них литературу, и с этих пор определился его дальнейший путь. Были в то время у нас в городе в ссылке доктор Маслаковец, Мавромати, Томаш Михалевич, Андреев Порфирий Демьянович и многие другие. Под их влиянием сложилось и окрепло мировоззрение Сергея Мироновича. В эти годы я помню его особенно сосредоточенным, серьезным. Это было уже в то время, когда он учился в Казани и только на каникулы приезжал домой. Я и мои подруги шептались: «Сережа Костриков — настоящий революционер».

В 1903 году я окончила курс и уехала на работу в деревню. С этих пор я потеряла Сергея Мироновича из виду.

П. Жаков

МУЖЕСТВО

В 1901 году по конкурсу аттестатов был принят в Казанское техническое училище воспитанник Уржумского воспитательного дома пятнадцатилетний юноша Сергей Костриков.

Я заведовал тогда в училище учебной частью механического отделения, преподавал черчение и курс «Устройство машин» и был тесно связан со своими учениками.

Как сейчас, встает передо мною фигура Сережи в потрепанном легком пальтишке, служившем ему верную службу и зимой и летом… Казанское техническое училище было по тем временам весьма демократическим учебным заведением. Значительная часть учеников состояла из сыновей рабочих, ремесленников, мелких служащих. Нуждавшихся здесь было много, но и среди них Костриков был бедняком из бедняков. Питомец казенного воспитательного дома, болезненный и голодающий юноша, без родных и близких, без какой бы то ни было моральной и материальной поддержки, он сам пробивал себе дорогу и своим образованием был обязан лишь только себе самому.

Учиться было тогда нелегко. В училище существовал такой распорядок: ученики приходили к половине восьмого утра и обязаны были присутствовать на общей молитве. Занятия начинались с восьми утра и тянулись до полудня. Затем давался двухчасовой перерыв на обед, а потом с двух часов и до шести вечера занятия продолжались. Так ежедневно. Кроме того, каждый день ученикам задавали на дом работы, выполнение которых требовало еще не менее двух-трех часов. Жили ученики на «ученических», разрешенных начальством, квартирах у «благонамеренных» частных лиц.

Квартиры контролировались инспекцией. В частной жизни учеников соблюдался строжайший, почти полицейский режим. В каждой комнате помещалось по нескольку учеников. Плата была высокая — от 3 до 5 рублей в месяц за койку. Обедали ученики в столовой училища, которую содержали на средства Общества вспомоществования нуждающимся учащимся.

Обед в столовой из двух блюд стоил 12 копеек, а попроще — 8 копеек. Сережа был настолько беден, что не мог обедать даже в столовой общества, и ему выдавались единовременные небольшие пособия или бесплатные обеды.

Эту помощь оказывали ему, однако, не систематически. Но с редкой для мальчика его лет твердостью Сережа мужественно преодолевал исключительно тяжелые материально-бытовые условия и по всем академическим показателям шел все время в числе первых. Его интерес к науке был поистине неисчерпаем. Поставив себе целью закончить техническое училище, он не останавливался ни перед какими препятствиями.

Обычной болезнью наших учеников была казанская малярия, которая не пощадила и Сережу.

Мне не раз приходилось наблюдать: сидит он на моем уроке, скорчился в приступе малярии, но внимательно слушает объяснения…

В памяти сохранился один эпизод, характеризующий отношение Сергея Мироновича к своим занятиям.

Мною была предпринята с учебной целью экскурсия на Паратский завод, близ Казани. Насколько помнится, дело происходило зимой 1903 года. Учеников обязали явиться на вокзал.

Когда я пришел на вокзал, то был поражен видом Сережи. Приступ малярии — в самом разгаре. Весь желтый, согнувшийся, он сидел в своем пальтишке на скамейке у вокзала и еле сдерживал озноб. Ехать в таком состоянии было немыслимо. Я попытался отговорить юношу от поездки. Он дрожал в лихорадке, но, мягко улыбаясь, ответил:

— Ничего. Приступ пройдет в дороге, а пропускать экскурсию нет смысла.

Отсутствие близких, тяжкие бытовые условия, постоянное недоедание вызвали бы у других уныние, сломили бы всякое желание учиться. Но не таков был Сергей Костриков. Целеустремленность и бодрость никогда его не покидали. Он интересовался не только работой в училище, по всегда стремился расширять свой кругозор, читал массу книг, любил художественную литературу и в беседах обнаруживал острый ум и критическую мысль. Окончил он училище одним из первых. А насколько трудно давалось учение его сверстникам, показывает тот факт, что из принятых в 1901 году сорока учеников окончили курс вместе с ним лишь шестнадцать.

Все технические знания, которые Сергей Миронович получил в школе, он воспринял основательно, и думаю, что в его последующей революционной работе эти знания весьма пригодились ему, давали возможность успешно разрешать сложные технические проблемы, с которыми он сталкивался и в годы гражданской войны, и в годы мирного социалистического строительства.

В своих отношениях с товарищами Сергей Киров отличался исключительной отзывчивостью, оказывал помощь в учебе всем, кто к нему обращался, и заслужил в училище всеобщие симпатии. Независимый, смелый юноша никак не мирился с крайне стеснительными распорядками, какие существовали в дореволюционной школе и регламентировали жизнь учеников во всех мелочах, совершенно связывая их личную свободу.

Ученики обязаны были являться на утреннюю молитву. Им не дозволялось ходить в театр без особого разрешения, а такие разрешения в учебные дни не выдавались. Не разрешалось даже выходить из дому позднее установленного времени. Нельзя было носить длинные волосы.

По протоколам педагогического совета училища за ноябрь 1903 года видно, что против учеников третьего класса механического отделения возбуждено было серьезное «дело»: они обвинялись в отказе выполнить письменную работу по закону божьему, к тому же они посетили театр без разрешения начальства.

В числе проштрафившихся на первом месте был, конечно, Сергей. Их проступкам была придана окраска крамольного протеста, и Сереже с его товарищами грозило временное исключение из училища. Мне, однако, с группой преподавателей удалось опротестовать эту меру, и «бунтовщики» отделались карцером.

Как раз в это время я очень сблизился с Костриковым. Видя тяжелую нужду одаренного ученика, я предложил ему приходить ко мне обедать. Костриков согласился, и в течение целого года мы ежедневно виделись с ним у меня дома за обедом.

На всю жизнь остались в памяти беседы с юношей — долгие разговоры о жизни, о людях, о человеческих отношениях. Тщательно конспирируя свою связь с социал-демократическими кругами, Сергей все же вел у нас в доме страстные беседы на острые темы тех дней. Тонкость анализа различных явлений, какую обнаруживал Сережа, поражала и запоминалась надолго.