- Три дня вышибали мы из днестровских плавней деникинцев да подсчитывали трофеи. Считали-считали и все диву давались - до чего же велика оказалась добыча: пятнадцать бронецрездов, несколько сот орудий, горы винтовок, пулеметов, а пленных тысяч пятнадцать, не меньше, в том числе полковник Мамонтов и немало других важных офицеров...
Чистякова перебил Иван Недбайло:
- Товарищ военком, в обоих полках было, дай бог, пятьсот сабель, а взяли беляков пятнадцать тысяч! Это же немыслимо!
- Мыслимо, парень, - убежденно ответил Чистяков. - Все это сущая правда! А с чего все началось - слушай внимательно. После того как взяли мы Вознесенск и разгромили конницу Стесселя, затем дроздовские и марковские офицерские полки, как тут же пошел у деникинцев слух, что против них действует не иначе как конная армия Котовского. И поднялась тогда у беляков паника, и пошли они откатываться к Черному морю по всему днепровскому Правобережью, только бы скорее добраться до Одессы да погрузиться на пароходы или убраться восвояси за Днестр, под защиту войск королевской Румынии. А наша армия знай наседает: где полком, где эскадроном, а где и всей бригадой. На том берегу Днестра у антантовских генералов глаза полезли на лоб, глядя на лихие дела Котовского. Они до того оробели тогда, что даже не пустили на бессарабский берег деникинскую офицерню, загнанную нами в днестровские плавни, не говоря уже о солдатах. Кончилось тем, что одна часть деникинцев сдалась на милость Котовского, а другая бросилась бежать вверх по Днестру аж в Польшу, хотя Румыния была совсем рядом. Вот с каким союзниками водился Деникин!
- Союзнички! - возмутился Охрименко. - Только не пойму я, товарищ военком, отчего это они, сидючи за Днестром, так напужались?
- Разумеется, отчего, - улыбнулся комиссар. - Побоялись, как бы Котовский не ворвался верхом на беляках в Бессарабию да не турнул бы оттуда всю ихнюю свору за Прут! Ясно?
- Даже очень ясно, товарищ военком, - осклабился Охрименко. - Спасибо, что так хорошо растолковали нам и про наш полк, и про всю нашу бригаду.
Побеседовав с бойцами еще немного, порасспросив, что им пишут из дому и что их волнует на службе в бригаде, Чистяков неторопливо отвернул коня на обочину дороги, легкой трусцой пустил его в голову колонны.
- Душевный человек, - вздохнул Недбайло, глядя вслед комиссару. Каждое слово, как зерно на ладони, простое, ясное. - Обернувшись, показал Христоне язык. - Не то что ты, баламутный.
Христоня не ответил на укол Недбайло. Он уснул в седле, и никто не посмел нарушить скоротечный сон дружка, трижды дежурившего в эту ночь на эскадронной коновязи.
Когда военком удалился, Иван Загоруйко, которому в этот день достался отличный трофейный конь, поглядел добродушными, улыбчивыми глазами на Ксенофоитова и кивнул на молодых кавалеристов:
- Раз мы не закончили разговора о силе Котовского, так расскажи им, Ванюша, как он на Днестре помогал батарейцам подбирать новые орудия. Может, они и поймут тогда, какая она, сила, у Котовского.
Молодые бойцы обрадовались.
- Ну-ка, ну-ка, Ваня, расскажи, пожалуйста, - заерзал в седле Охрименко. - Только не ломайся, как Тудор, не тяни за душу.
- А чего тут ломаться, - охотно согласился Ксенофонтов. - Пусть себе ломаются красные девицы, а красному бойцу ломаться не к лицу!
Ксенофонтов подумал о чем-то, глядя в солнечную даль, потом усмехнулся про себя и, тряхнув казачьим чубом, повел рассказ не торопясь, обстоятельно:
- На другой день после того, как деникинская армия на Днестре приказала долго жить, задумал командир батареи, папаша Просвирин, обменять свои трехдюймовки на новые, на трофейные. Собрал он батарейцев и приступил к осмотру деникинских пушек. А день выдался морозный, люди поеживаются, работают не ахти как проворно: пока пообтопчут снег вокруг пушки да развернут ее для осмотра - пропасть времени уходит.
А Просвирин тоже не торопится, каждой пушке вроде как коню в зубы заглядывает. Осмотрит одну. "Не годится, - говорит, - ствол изношен". Вторую осмотрит. "Никудышная! - ругается. - Станина лафета попорчена!" Глядел-глядел Котовский со стороны, как трудятся батарейцы, не утерпел и решил помочь им.
"С такой прытью, братва, - говорит, - вам до второго пришествия не подобрать орудия. Их тут вдоль Днестра понаставлено, шевелись только да пошевеливайся! - И кивает Просвирину: - А ну айда, папаша, за мной!
Я буду стволы разворачивать, а ты каналы да замки проверять!" И пошел комбриг пушки расшвыривать:
какую влево, какую вправо, только лязг да грохот кругом! Батарейцы рты разинули, глядя на работу комбрига. А Просвирин как ни старался поспевать, только после десятой пушки обмяк весь, ухватился обеими руками за ствол орудия и говорит Котовскому: "Полегче, товарищ комбриг, не успеваю я! Взопрел весь как мышь, давайте отдохнем малость".
- Замотал, значит, Котовский папашу Просвирина! - воскликнул Недбайло. - Да и сам небось упарился?
- Кто, Котовский? - скривил губы Ксенофонтов в презрительной усмешке. А нисколько! Как с гуся вода! Глядя на комбрига, взялись за дело и батарейцы.
За каких-нибудь полчаса развернули они десятка два_ орудий, разогрелись, как самовары, и решили покурить. А Просвирин отдышался, полистал свою записную книжицу, поразмыслил над чем-то и докладывает Котовскому: "Ни одно орудие не подходит, товарищ комбриг. Вороний корм, а не пушки!" - "Вот и я такого мнения, - согласился комбриг. - Антанта знала, на какую лошадь ставила, под стать ей и пушки подсуропила!.." Тем часом бойцы подводят Котовскому коня не то генерала Бредова, не то полковника Мамонтова, того самого Орлика, на котором комбриг и посейчас ездит. Глянул Котовский на красавца коня и взыграл сердцем. Вскочил в седло, прогнал его на всех аллюрах взад-вперед и передал своему коноводу. "Золото, а не конь, - говорит довольным голосом. - Поразительно чует и шенкель, и повод, и даже приказания корпусом!
Гляди за ним, Вася, - кивает на коня коноводу Чекмаку. - Береги его как зеницу ока". Говорит эдак, а сам промеж нас похаживает, по снегу сапогами поскрипывает, то одного, то другого по плечу похлопывает.
Хлопок и мне достался, да такой душевный, что я аж с ног свалился... Не верите? Право слово! Уж больно тяжела рука у комбрига!
- Неужто дерется? - изумился Охрименко.
- Чудак ты, парень! - смешливо покосился Ксенофонтов на Охрименко. Разве ему с его силищей можно драться? Человек двухпудовыми гирями крестится, а ты: "Неужто дерется"! Ежели говорить начистоту, так такой человек, как наш комбриг, муху не обидит!
Другое дело, когда в бою обнаружится трус или, скажем, заведется в эскадроне барахольщик, с таким, конечно, у него разговор короткий.
- Под трибунал, значит? - сдвинул брови Недбайло.
- Как водится, - утвердительно кивнул головой Ксенофонтов. - Рук марать не станет.
Бойцы понимающе переглянулись, притихли, призадумались.
Федор Сторчаков, помощник взводного Яблочко, поглядев на молодых бойцов, сказал:
- Что касается силы комбрига, так что ж тут удивительного! Человек не курит, ничего спиртного, окромя молока, в рот не берет, ест овощ, не брезгует фруктами, любит, конечно, и мясцо, когда заведется, а главное, по два раза на день гимнастику делает, студеной водой обливается, а от этого самого у человека и здоровья воз, и сила богатырская...
Сторчакова с жаром перебил Христоня:
- Да что ты, Федор, ему доказываешь! Мало ли еще какие богатыри водятся в нашей бригаде! Взять того же Руснака, знатного рубаку из эскадрона Скутельникова. Разве не богатырь? Первейшей статьи богатырь! Самого Илью Муромца за пояс заткнул бы, ежели б только пришлось им помериться силой!
- Эва куда хватил! - сверкнул белизной зубов Недбайло. - "За пояс заткнет!" Илья Муромец, сказывал в школе учитель, самого Соловья-Разбойника к своему стремени пристегнул да на цепь посадил! А вашего Руснака, поди, за голенище заткнет да еще так отшмагает нагайкой, что не всякой сеченой козе и во сне привидится!
Молодые бойцы рассмеялись и переглянулись: здорово, мол, Недбайло осадил Христоню!