Вечером он впервые пришел к комиссару.
При виде Вегетарьянца у комиссара сладко сжалось сердце это была громадная победа партии, этой минуты он ждал очень долго. Они проговорили до полуночи. Потом, прощаясь, комиссар сказал:
— Вот возьми литературу, почитай, может, разберешься. А насчет клички — это в общем пустяки. Тут не в пище дело. Я вот сам никакой рыбы не ем, несет меня от рыбы. Тут поглубже надо покопаться о политическом вегетарьянстве ребята говорят. Это, брат, серьезная штука. В наше время такое политическое вегетарьянство — это, знаешь, вроде измены…
Он ушел, ничего не ответив. Брошюрки и газеты прочел читать всегда любил, да давно не приходилось. Он был задумчив целую неделю, видно, мысль его упорно работала, но комиссара избегал.
Был бой посерьезнее, пожалуй, чем все предыдущие бои этого года. Перебегая от кочки к кочке, двигалась цепь партизан. Артиллерия противника неистовствовала. Вегетарьянец шел прямо по полю, изредка прикладывая к глазам бинокль, помахивая густой веткой каштана. И вдруг произошла, катастрофа.
Он увидел, как дрогнул левый фланг. Он не верил своим глазам его левый фланг — его ребята бежали прямо на него, спотыкаясь, бросая винтовки. Бледный, широко расширив зрачки голубых безумных глаз, он стоял один среди поля, под пулями и снарядами, и беспомощно кричал:
— Братва! Ребята!.. Да что с вами Куда вы… Да постойте же вы!.. Мы дивизию губим! Стой, вперед!..
Но никто его не слушал. Все бежали. Началась паника. Дивизия в этот момент выбросила последний резерв — конницу. Во главе лавы проскакал громадный Котовский. Презрительно глянул он на командира, беспомощно стоявшего с опущенной головой среди своего разбегающегося полка. Проносясь мимо, Котовский крикнул:
— Что, продаешь, Вегетарьянец?
Тогда, не помня себя от позора и обиды, он выхватил винтовку из рук бежавшего мимо партизана и ринулся в самую гущу боя. Он колол направо и налево, нагромождая вокруг себя трупы врагов, покрытый своей и чужой кровью.
Перекосив лицо в нечеловеческом вопле, с пеной у рта он кричал захлебываясь:
— A-а, вегетарьянцы!.. Бей их, вегетарьянцев! Войны захотели Получайте войну!.. Крови вам мало… Получайте кровь!.. Бей белых гадов!..
Бойцы, опомнившись, ринулись на помощь своему командиру. Неприятель побежал, бой был выигран…
Мы хоронили его вечером в братской могиле. Труп, исколотый штыками, мы, обливаясь слезами, несли на руках на алом полотнище знамени.
И в назидание тем, кто думает прожить жизнь с повязкой на глазах, в память о том, как ценою своей жизни прозрел боец, как вместе с последним своим вздохом он понял, что есть враги, которых человек, считающий себя гуманным, обязан истреблять именно из побуждений классовой гуманности, комиссар бригады над свежей могилой большого, но путаного человека приказал дать пушечный салют.
Январь двадцатого
Стояли лютые морозы. Пулеметчик первого кавполка Дмитрий Дзюрба отморозил себе палец и отписал об этом матери в освобожденный Херсон.
«Мамаша, — писал Дзюрба, — и вот уже Деникин сожрал у меня один палец на руке, его пришлось отрезать начисто… Спешу вас известить, мамаша, — писал он немного дальше в том же письме, — что деникинцев считали казаками, а они оказались просто босяками, и мы их бьем, как хотим. Между прочим, имейте в виду, мамаша, что белые по дороге очень сильно обижают девушек и, извините за выражение, даже воруют гусей и другую птицу, которая попадется…»
Кавбригада Котовского ворвалась в Вознесенск на рассвете, в тридцатиградусный мороз, на плечах удиравшего со всех ног противника.
На станции белые побросали шесть эшелонов, груженных разным добром. Кожаные английские безрукавки, кипами сложенные в товарных вагонах, пахли сигарами, и сигары в штабном поезде полковника Развадовского пахли седельной кожей и лошадиным потом.
Сам же полковник, брошенный своими головорезами из карательного отряда, повесился у себя в купе в ту минуту, когда пулеметчик Дмитрий Дзюрба, изголодавшийся по культуре, временно спрятал револьвер в кобуру и заскочил оправиться в фарфоровую уборную полковничьего салон-вагона.
Под Березовкой оба кавалерийских полка Котовского дрались с деникинской конницей под командованием генерала Стесселя двенадцать часов кряду. Крутилась пурга, засыпая глаза морозными иглами. Измученные вконец лошади хрипели от напряжения. Командиру взвода Алеше Ткаченко какой-то гигант драгун перерубил пополам шашку. Обезоруженный Алешка хлестал двух наседавших на него офицеров стеком по лицу, не давая им опомниться и вынуть револьверы.