По всем дорогам густыми толпами шли бросившие оружие офицеры и просили, чтобы их взяли в плен. От них отмахивались, как от назойливых мух, и рекомендовали им обращаться в штаб дивизии.
К вечеру стрелковые полки красных с боем вошли в Одессу.
В эти дни бригада Котовского захватила пятнадцать бронепоездов, несколько сот пушек, около двадцати тысяч пленных и несколько сот эшелонов с разным добром.
Лишь жалким остаткам группы Бредова в количестве нескольких сот человек удалось бежать вдоль Днестра в Польшу.
«Добровольческая армия» была ликвидирована.
Пусть живет ненависть
В селе Волчьи Выселки, на Подолии, похоронен мой друг Чабан, фуражир второго эскадрона Н-ского кавалерийского полка.
На его могиле за плотиной на косогоре в землю врыли столб и на деревянной дощечке выжгли раскаленным гвоздем надпись «Здесь похоронен неизвестный коммунист, убитый бандитами в день третьей годовщины Октября».
Этот скромный монумент в заброшенной украинской деревушке ничем не напоминал внушительных памятников «неизвестному солдату», разбросанных там и сям по городам европейских стран.
Позже рядом с надгробием сколотили из грубых досок примитивную трибуну, покрыли выцветшим на солнце и полинявшим от дождей красным кумачом. Бородатые дядьки несколько раз в год, в торжественных случаях, поднимались на эту трибуну и в конце своей нескладной речи неизменно указывали пальцем на деревянный столб с надписью и просили «обчество» обнажить головы в память жертв революции…
Дмитрий Чабан вступил в наши стальные ряды при чрезвычайно своеобразных обстоятельствах.
Казаки из группы Бредова гостили у него трое суток и оставили по себе тяжелую память изнасиловали и убили дочь, угнали скот, надругались, били нагайками. Когда наша конная бригада сбросила в Днестр остатки одесской группы белых войск, старый Чабан явился к нам с тремя сыновьями.
Перед уходом из дому Чабан отправил в соседнюю деревню плачущих женщин и зажег свой хутор с четырех концов. Весело лопались на крыше цветные черепицы, огромным дымным факелом пылал тысячепудовый стог сена, и три сына Чабана, такие же. широкоплечие и длинноногие, как и он сам, мрачно наблюдали за этой картиной. Когда дом со всеми службами сгорел дотла, Дмитрий Чабан забрал восемь лошадей, телегу с кое-каким скарбом и пошел с сыновьями по свету искать правды.
Их привели в штаб; грузный и, как всегда, немного сонный командир неохотно слез с сеновала, где он отдыхал, и, сгибая тяжестью своего тела лестницу, спустился во двор. Четыре Чабана молча сняли фуражки и поклонились ему в пояс. Конные ординарцы штаба бригады с любопытством и завистью оглядывали со всех сторон рослых чабановских скакунов. Были они все темно-гнедой масти, великолепных кровей и в хорошем теле — одним словом, хозяйские лошади.
— Обратного пути нам нету, — сказал Чабан. — Мы хату сожгли с барахлом вместе, товарищ командир. Порешили с прошлой жизнью и собственностью совсем. Примите нас до сёбя воевать. Мне с сыновьями по лошади, остальных — жертвуем в общее пользование. Кони хорошие.
Командир засопел носом и почесал переносицу.
— За кого воевать, старик — спросил он. — Рыло у вас у всех больно сытое… Из кулаков, что ли?
— Воевать будем за крестьянство и за весь рабочий класс — за коммуну, значит, а насчет кулаков не знаю.
Командир усмехнулся.
— Хитер ты больно, черт старый! Брось Ваньку=то валять. Небось белые тебя пообщипали, так ты теперь к нам прибежал… Ну, ладно. Нам кони нужны, ступайте к командиру полка, что на хуторах стоит. Я пришлю распоряжение.
Так появились в нашей бригаде Чабаны Дмитрий, Петр, Степан и Иван.
Прошло всего полгода, и во втором эскадроне остался лишь один старый Чабан. Один за другим пали от рук врагов его длинноногие сыновья. Стиснув зубы, со звериной ненавистью в глазах они в бою рубили направо и налево, и там, где проходили их упитанные гнедые скакуны, ложилась широкая дорога во вражеских рядах. Дрались они, как древние русские витязи.
До последнего момента жизни им не удалось усвоить военной науки, — сидели они в седлах на вытянутых стременах, наклонив корпус назад, как циркуль, насаженный на карандаш. Мудрости конного строя им так и не удалось усвоить. Но в бою о. ци всегда держались один возле другого и были поистине страшны. Впереди всегда скакал сам старик. Врубившись в конницу или пехоту противника, он зорким взглядом окидывал человеческую массу и искал серебро или золото погон. Солдаты противника его не интересовали он бил только офицеров. Наши бойцы скоро подметили эту чабановскую привычку и даже изредка над ней посмеивались. Но Чабаны были не из тех людей, которых могла смутить товарищеская насмешка. В обычное время неразговорчивые и вялые; они в бою становились орлами. И в эти минуты никому уже в голову не приходило с ними шутить. Сыновья Чабана, все трое, до последней минуты своей жизни дрались как львы и умерли героями.