Кучмий и адъютант сочувственно рассмеялись.
IV
Незаметно пришел вечер, на улицах зажглись газовые рожки. Широкие асфальтированные тротуары наполнились гуляющей толпой. Теплый ветерок нежно колыхал верхушки тополей на бульваре. В раскрытые окна гостиницы из соседнего кабака доносились звуки румынского оркестра. Дробно стуча шипами по асфальту, прошел шагом конный патруль котовцев.
Адъютант прилег на подоконник и глянул на улицу. Толпа была — нарядной пестрые женские зонтики, неизвестно для какой цели раскрытые, поскольку солнце скрылось за зданием ратуши, белоснежные брюки и соломенные шляпы мужчин. Все это было до того не похоже на действительность, на молчаливую пустоту украинских городов, борющихся с тифом и голодом в пламени гражданской войны, что адъютант даже провел ладонью по глазам не сон ли все это?
Но это был не сон. На кровати, сняв сапоги, храпел комиссар. За день он сильно намаялся. В гостиницу все время приходили какие-то подозрительные типы, говорили, что они рабочие то винокуренного завода, то мельницы, то типографии, и сообщали самые фантастические данные о якобы спрятанных в городе сокровищах. Нужно было иметь в виду, что по крайней мере двое из трех посетителей являлись резидентами польской разведки. Отсюда и все трудности беседы с этими добровольцами-ищейками. Одно из предложений показалось даже комиссару соблазни-тельным речь шла о том, что владелец типографии, узнав о приходе красных, спрятал почти весь шрифт, один линотип и американскую плоскопечатную машину. Для дивизии такое «богатое» типографское оборудование было по тем временам сказочным подарком. Но адъютант и Кучмий быстро охладили пыл комиссара, напомнив ему, что обоза нет и трофеи таскать все равно не на чем, хотя бы это было золото, а не шрифт.
Собственно говоря, комиссар устал больше от вынужденной бездеятельности, чем от назойливых приставаний подозрительных посетителей. В селах, где комиссару прежде приходилось бывать с полком, он всегда деятельно организовывал советскую власть, выявлял бандитских сообщников, устраивал митинги, раздавал литературу, расследовал заявления на не-правильные действия сельсоветчиков. Тут же с этими замысловатыми инструкциями дивизии он чувствовал себя связанным по рукам и ро ногам. С высоты своего полка комиссару, конечно, были непонятны те события в жизни Западной Украины, которые заставляли дивизию так осторожно относиться к вопросу о вмешательстве в дела гражданского управления. Так, ни до чего не додумавшись, — комиссар был неплохим массовиком, рабочим Путиловского завода, мобилизованным партией на фронт, — комиссар приказал ординарцам связи, стоявшим на часах у подъезда гостиницы, никого к нему не пропускать. Затем, приняв ежедневный рапорт эскадронных политруков, комиссар, мрачно выругавшись, завалился спать.
У второго окна командир полка пришивал пуговицу к брюкам. Короткие и толстые пальцы его, прокопченные махоркой, покрытые не кожей, а какой-то коричневой шкурой, неловко справлялись с иголкой. Воинственное лицо командира в круглых железных очках становилось совершенно бабьим, и на него тогда невозможно было глядеть без улыбки. Очки же Кучмий надевал всякий раз, как ему приходилось заниматься каким-нибудь рукоделием; откуда он взял эти очки — никто не знал, и вряд ли они ему чем-нибудь помогали.
Адъютант зевнул и потянулся скука смертная!
— Пойдем в оперетту, Кучмий, черт с ними, с толстобрюхими. Пойдем, дурака поваляем, а то «от скуки, говорят, и мухи дохнут…
— Дай вот только дошью, — ответил командир полка.
Проснулся комиссар. Он долго кряхтел, натягивая сапоги. Потом позвонил горничной; принесли пиво.
Бургомистр заехал в восемь часов. Его сверкающая лаком коляска остановилась у подъезда гостиницы под самыми «окнами номера. Кланяясь и приседая, бургомистр размахивал блестящим цилиндром и приглашал ехать в оперетту. Комиссар отказался наотрез, командир полка и адъютант, надев оружие, присоединились к отцу города.
Когда садились в коляску, двое ординарцев связи молча вскочили в седла и последовали за командирами. Они сидели на конях прямо и сосредоточенно, с серьезными лицами, как в бою. Оба они были партизанами из-под Ананьева. В последний раз большой город — Одессу — они видели лет пять тому назад, городам они не доверяли точно так же, как не доверяли они шелковому цилиндру бургомистра и пестрым зонтикам городских дам. У ратуши они снова спешились и стали в нише подъезда как часовые. Кони с любопытством обнюхивали серую краску чугунного фонарного столба.