Потрясенные, мы молча стояли в этом зловещем заповеднике революционного героизма. Кто-то первым снял фуражку, все последовали его примеру. Один из конных ординарцев полусознательно пере крестился. Человек с черной бородой снял с себя орден Красного Знамени и, опустившись на одно колено, прикрепил его к обрывку окровавленной гимнастерки на груди у Касьяныча.
Потом он поднялся и оглянулся по сторонам.
— Да, — сказал он тихо, — вот это были артиллеристы!
Кто-то остановил на шоссе бричку.
Товарищи молча подняли командира батареи и уложили его на сиденье. Причудливыми красными цветами, пропитывая нежно-голубой ковер, медленно расплывалась кровь, которой истекал умирающий. И казалось, что бледное его лицо, покрытое седой щетиной, покоится на венке из пунцовых роз.
Конец Петлюры
Смерть Просвирина
Во дворе поповской усадьбы пьяные кубанцы пороли шомполами какого-то еврея, якобы за «саботаж контрибуции». Пронзительный визг истязаемого вызывал у генерала Перемыкина изжогу. В расстегнутой на груди шелковой варшавской рубашке, в английских диагоналевых брюках, в ночных туфлях на босу ногу генерал восседал за письменным столом в поповском кабинете и заканчивал письмо Борису Савинкову, который, по слухам, находился в «действующей армии» при штабе атамана Булак-Балаховича.
«…мое мнение, — писал генерал, — дело наше проиграно безнадежно. Проклятая петлюровская рвань драпает почем зря, не принимая ни одного боя. Котовский донимает нас по-прежнему этот каторжник буквально вездесущ. Правда, командир киевской дивизии полковник Тютюник недавно хвастал, будто» «пощипал» Котовского под Дубровкой. Но я думаю, что этот желто-блакитный выскочка и бандит по обыкновению врет и дело обстояло как раз наоборот. В общем плохо, господин Савинков, очень плохо…»
Надвигалась зима. По небу плыли тяжелые серые облака, предвещавшие снег. Зловещие украинские черноземные лужи затянулись солидной коркой льда. С северо-запада из российских степей дул пронзительно-холодный ветер.
Закончив письмо, командующий $-й «Добровольческой армией» (третьей и последней — как острили в варшавских кафе) генерал Перемыкин вышел на крыльцо и глубоко задумался. Кубанцы, увидев генерала, оттащили свою жертву за ногу куда-то В глубь двора. Упитанные поповские куры сновали у коновязи между лошадиными копытами. Под ногами у коней, остывая, замерзал навоз, перемешанный с липкой черной грязью. Из поповской кухни потянуло удушливым запахом прелой квашеной капусты.
Генерал Перемыкин вздохнул еще раз Борису Савинкову он не написал о самом главном — белопетлюровской «армии», как таковой, уже не существовало. Армия развалилась, генералы передрались между собой. Накануне сечевики киевской дивизии отбили перемыкинский обоз со снарядами, а кубанцы ночью перехватили где-то в лесу петлюровский лазарет, изнасиловали сестер и добили раненых. Кавалерийская бригада есаула Яковлева — краса и гордость 3-й «Добровольческой армии» — рассыпалась по деревням, грабила, насиловала и жгла. Рекой текла еврейская кровь, мешаясь с кровью украинской бедноты.
Настороженным молчанием встретила деревня бело-желтых, когда после перемирия, наступившего между большевиками и белополяками, ринулись «освободители» пьяной ордой через демаркационную линию. Генерал Перемыкин, когда-то окончивший Николаевскую академию генерального штаба, знал, что согласно законам малой войны победу решает отношение к армии местного населения. Глядя на грязный поповский двор, генерал подумал, что эту — последнюю — кампанию он проиграл еще до первого боя.
Генерал вспомнил роскошный номер варшавской гостиницы, горничную в белой наколке, кофе с густыми сливками, пышные банкеты с участием западных военных атташе, прощальную речь самоуверенного Савинкова… Все было кончено. Впереди предстояла трагедия беспорядочного отступления, затем безотрадное существование в эмигрантском болоте.
Письмо генерала Перемыкина господину Савинкову не дошло по назначению. Письмо это получил Котовский.
Громадный кубанец с серьгой в ухе, который вез секретный пакет, запечатанный синим сургучом, в штаб атамана Булак-Балаховича, в двадцати километрах от села, где расположился генерал Перемыкин, встретился с разъездом Котовского. Перед тем как отправиться в далекий путь, кубанец нахлестался для храбрости самогонки.
Угрюмо плелась, помахивая хвостом, неубранная лошаденка. Взводный третьего эскадрона Ванька Кучерявый подъехал к ординарцу генерала Перемыкина вплотную и, тряхнув чубом, ударил его кулаком в висок. Казак вылетел из седла, как тюк с мукой он был мертвецки пьян.