Кочегара Ковальчука на другой день хоронили вместе с убитыми котовцами в братской могиле. Комиссар бригады приказал обернуть его тело в алое знамя.
Штабные подъехали к самому Збручу. На той стороне поляки разоружали белых. Котовский взял бинокль. Возле противоположной станции, в тупике, стоял роскошный поезд в составе нескольких спальных вагонов. Несколько десятков важных генералов с биноклями в руках оживленно переговаривались, обозревая поле битвы. Это были военные атташе европейских государств. Европа в бинокль наблюдала за концом Петлюры.
Выставив сторожевое охранение, бригада расположилась на ночлег. По реке зажглись костры.
Патрульный польский офицер перешел на нашу сторону через мост и присел к костру потолковать с красноармейцами. Два месяца тому назад поляки еще воевали с котовцами, сейчас с ними был мир. Польский офицер пригласил на свою сторону взводного Симонова. Симонову интересно было побывать за границей. Он пошел. В залитом электричеством буфете галицийского вокзала польский офицер преподнес Симонову рюмку коньяку, угостил сардинкой. Со всех сторон сбежались любопытные— гражданские и военные, — чтобы рассмотреть поближе «страшного» котовца…
— Где ты шатался — спросил взводного, когда он вернулся обратно к костру, дежурный по бригаде эскадронный командир Вальдман.
— Да за границей, в гостях, — ответил Симонов небрежно.
Дежурный на всякий случай влепил ему десять суток ареста, но рапорта обещал не писать.
Ночью к заставе польский патрульный привел трех важных штабных офицеров. Они хотели переговорить с Котовским.
Штабных посадили на тачанку и отвезли в город. В столовой большого богатого дома, за белоснежной скатертью, Котовский и его штаб закусывали котлетами с капустой. Один из польских офицеров вынул бутылку коньяку из кармана, осторожный Криворучко прежде всего налил гостям, подождал, пока они выпили, и лишь потом пригубил свою рюмку.
Мучительно подбирая интеллигентные слова, Криворучко вел с польскими офицерами светский разговор.
Офицеры рассказали, что около десятка военных атташе все время наблюдали за боем, что тактика Котовского разрушает все то, что до сих пор было известно о тактике конницы, что наблюдением военных атташе за волочиской операцией будет обогащена военная литература.
В ответ на это Котовский только посмеивался.
Один из польских офицеров, кавалерист, спросил задумчиво:
— Никак я не могу понять, почему бригада есаула Яковлева не оказала вам сопротивление Ведь они же были в состоянии прикрыть эвакуацию, по крайней мере в течение нескольких часов.
— Это вас об этом нужно спросить, — ответил, хитро сощурившись, Котовский. — Ведь вы же Яковлева вооружали, инструктировали, вы же послали его к нам…
В бригаде есаула Яковлева, как узнали котовцы, было полторы тысячи сабель. Котовский же в момент прихода гостей засунул в карман гимнастерки рапортичку, в которой было написано, что у него в строю — четыреста шестьдесят бойцов.
Польские офицеры, попрощавшись, уехали, выпросив на дорогу мешок сахару.
Гостей провожал адъютант Котовского и дежурный по бригаде Вальдман. Гости страшно развеселились, мешок с сахаром они положили себе в ноги.
Уже у самой заставы польский кавалерист, притворившись пьяным, спросил:
— Сколько же сабель было у вас в сегодняшнем бою?
— Три тысячи, — соврал Вальдман, не моргнув глазом.
Польские офицеры громко расхохотались…
Ночью пришел приказ из дивизии отступить на пятнадцать километров, создав между фронтом красных и польской границей демаркационную полосу. На следующий день Котовский отошел, уводя сотни груженых вагонов, два десятка паровозов, бронепоезд, тысячи пленных и тысячи подвод, груженных разным добром.
Рыжий конь командира
Конь был золотистый, с совсем светлыми подпалинами — каких-то непонятных кровей.
У него было крупное, хорошо упитанное туловище, точеные, нервные ноги. В нем было, вероятно, порядочно крови гунтера особенно размеренный и эластичный полевой галоп Орлика напоминал эту благородную породу.
Рыжий конь принадлежал полковнику Мамонтову. Копда котовцы у днестровского льда в январе двадцатого года взяли в плен этого, несмотря на чин полковника, еще совсем юного офицера, он очень долго и путано, срывающейся скороговоркой объяснял, что ничего общего с пресловутым генералом Мамонтовым — поджигателем, погром тиком и вешателем — не имеет.
— Мы просто однофамильцы, — говорил он, — в пол ков ники-то, собственно говоря, я произведен совсем недавно я училище окончил уже после Февральской революции…