Потом говорил Борисов. Он зачитал «резолюцию звенигородского совещания» по тамбовскому вопросу. Этот документ был приготовлен еще в Медном. Он не был чистой импровизацией. В одном из боев с эсеровской боевой дружиной котовцы захватили часть архива «Союза трудового крестьянства», отдельные документы которого и послужили им основой для составления резолюции.
Затем выступил Ленька, он был в ударе. Борясь с пережитками партизанщины, комбриг запретил всем носить чуб, его приходилось обычно прятать под фуражку. Теперь Ленька не только выпустил чуб, но и распушил его по всему лбу.
Порученец вдохновенно врал о недовольстве украинской деревни, о преимуществах анархии перед любым другим государственным строем, о подвигах махновцев в боях с красными. И это не было чистой импровизацией. В январе двадцатого года на сторону Красной Армии добровольно перешли несколько махновских частей. Они сдали много анархистской литературы, из которой порученец комбрига и вычитал канву для своего сегодняшнего выступления.
Эта вдохновенная болтовня страшно понравилась Матюхину. Он свирепо вращал налившимися кровью белками, поддакивал, кивая головой.
Теперь наступила очередь Фролова — Котовского. Но в этот момент в дверь постучали. Вошел Девятый.
— Господин атаман, — доложил он озабоченно, — коня вашего кузнецы испортили… Выйдите на минуту! Расковать его, что ли?
Участники совещания, чтобы не терять времени, склонились над картой.
Комбриг вышел, Ленька — вслед за ним. В сенях было тесно. Здесь столпились Маштава, Лебеденко, Ткаченко, связные от полков.
— Беда, това… господин атаман, — шепотом доложил Девятый, — наши коноводы всех коноводов бандитских командиров прикончили! Тихо, без шума передушили и кинжалами покололи. Кончать надо, как бы чего не вышло…
Григорий Иванович выругался сквозь зубы, сказал гневно:
— Угораздило же их! Я сам знаю, когда кончать! Чего набились сюда Лебеденко! Марш к взводу! Еще что?
— Все на местах, можно крыть по банку! — заявил Ткаченко.
— Пулеметы?
— Выведены за село, как вы приказывали!
Котовский направился уже было в комнату, но его остановил Маштава:
— Не ходите! — попросил он умоляюще. — Мы сами…
— Все будет, как я приказывал! — упрямо ответил комбриг.
Тогда Ленька решил испытать последнее средство:
— Григорий Иванович, — заговорил он, — а помните, командующий вам в вагоне говорил не зарываться!
— Молчать, не твое дело! — рявкнул, потеряв терпение, Котовский, да так громко, что из комнаты приоткрылась дверь и выглянули оттуда бородка и пенсне «Чехова».
Возвращаясь на «совещание», комбриг ворчливо объяснил:
— Сам не доглядишь, ничего по-человечески не сделают! Любимого коня моего перековали…
— Что, здешний кузнец, кобыленский — взволнованно осведомился Муравьев.
— Да нет, наш казак, полковой… Артист, потому его и терплю! А как напьется — беда! Слона изувечит!
Григорий Иванович больше не садился. Он встал против Матюхина. На лицах антоновцев написано было напряженное внимание сейчас заговорит атаман, и все станет ясно!
— Довольно! — выговорил комбриг отчетливо. — Пора кончать комедию. Я — Котовский!
С этими словами он приставил дуло револьвера к груди Матюхина и спустил курок. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как звякнула пружина — осечка!
Наган был новенький, нестреляный, один из тех, которыми котовцев недавно снабдили из Тамбова. Комбриг еще дважды нажимал спусковой крючок, но выстрелов не последовало. Тогда он швырнул револьвер в Муравьева и потянулся за своим маузером. Бандиты застыли, наблюдая за этой сценой до их сознания еще не доходило, что произошло.
Тут не выдержали нервы Захарова. Он крикнул:
— Бей гадов! — и, нарушив приказ, выстрелил в Матюхина.
Тот закрыл лицо ладонью, по пальцам стекала кровь. Бандиты, оправившись от охватившей их было оторопи, поспешно схватились за оружие. Котовцы — тоже.
Тогда не выдержал и порученец комбрига. Правая рука у него все еще была на перевязи, левой он нащупал в кармане пистолет. Как молния, пронеслись в его сознании слова последнего напутствия комбрига «…всего я предусмотреть не могу. Руководствуйтесь… революционной совестью!»