Бедные крестьяне. У них у всех осунувшиеся и печальные лица. Мы уже присоединились к дивизии, и теперь подвод тысяч десять. Но их негде менять. Крестьяне со своими лошаденками тащат двести-триста верст по пятидесяти пудов снарядов по глубокому песку.
Мимо нас, наслаждаясь прохладой леса, идет пехота. Командир полка Кривоножко, как всегда пешком, с засученными рукавами и с английской винтовкой в руках, узнает меня и подходит к моей тачанке.
Я хочу пожать ему руку — и не могу. Вся правая часть тела у меня парализована. Здорово все-таки меня контузило!
Кривоножко рассказывает иногда десятки верст не бывает воды; все колодцы осушены теми, кто отходит впереди нас.
Хуже всего положение дивизии. Там все идут пешком, с израненными ногами… Орудия, снятые с бронепоездов, люди тащат на себе.
В какой-то деревне остановились на привал. У колодца теснота и давка. Слышны крики, и ру-гань, и плеск ударов. Как будто кого-то бьют по лицу.
Я хочу встать с подводы и сейчас же падаю на землю. Но все равно надо посмотреть, что там делается.
Ползу на левом боку. Страшно медленно. Ребята проходят мимо меня и не узнают. Наверное, хороший у меня вид. Наконец кто-то узнал меня — это политрук из первой роты. Меня берут на руки и несут.
Возле колодца лежит умирающая лошадь. Кавалерист с залитым слезами лицом стягивает с нее седло и, поминутно нагибаясь, целует ее в морду, в глаза, в шею. Лошадь околевает. У нее невероятно вздут живот, и она конвульсивно вздрагивает.
Возле колодца Мишка — командир бессарабского эскадрона. Он страшно бледен и обеими руками держит какого-то пожилого крестьянина, очевидно, владельца этого колодца.
Мне объясняют, в чем дело. Колодец отравлен. Издыхающая лошадь только что выпила ведро воды и сейчас же грохнулась на землю. Тогда заподозрили неладное и напоили из колодца собаку. Она сейчас же издохла.
Мишка схватил крестьянина поперек тела и хочет его бросить в колодец. Откуда-то появляются растрепанная женщина и человек пять детей.
Все они вцепились в Мишку, вой и плач стоит невообразимый. Меня подносят ближе, и я беру Мишку за локоть. Он сначала не узнает меня и со страшным проклятием замахивается нагайкой. Потом вдруг вглядывается и говорит смущенно:
— Черт тебя принес, комиссар!
Меня несут к подводам, и Мишка идет рядом со мной. У него очень взволнованное лицо — ему немного стыдно, и мне его определенно жаль.
— Где тебя везут — говорит Мишка. — Переходи ко мне в обоз. Смотри, на кого ты стал похож!
Потом он велит опустить меня на землю и старается удержать меня на ногах, придерживая за локоть. Ничего не получается. Тогда Мишка хлопает себя по лбу.
— Эх ты, лечиться не умеешь!
И берет меня в охапку. Должно быть, уж больно легкий я стал.
На опушке леса стоит бочка. Вода неотравленная, проверенная, ценится на вес золота. На бочке верхом сидит каптер с револьвером в руке, следит, чтобы никто не подходил дважды.
Мишка раздевает меня и кладет на землю. Хвойные иглы впиваются в тело, и от этого как будто даже приятно. Потом меня из котелка обливают спиртом и начинают растирать.
Мне льют спирт в рот, и он огненной струей разливается по груди. Тут только я вспомнил, что давно ничего не ел. Мишка сует мне в рот сырую картошку. Я грызу ее с аппетитом, и слышно, как на зубах хрустит песок.
У Мишки очень хорошо. Меня кладут на пулеметную тачанку. Подходит Соня, жена взводного командира. Ее муж, слабенький мальчик с голубыми глазами, везет ее от самого Каменца.
Соня всплескивает руками и говорит сокрушенно:
— Ах, как же вам надо побриться!
Я побрился. Переодетый и умытый, лежу возле ручного пулемета. Подушки нет, но как удобно положить голову на круглую обойму «льюиса».
Обоз идет совершенно беззвучно по густому и мягкому песку, как будто по воде. Только изредка где-нибудь заскрипит колесо.
Сзади раздается ружейная и пулеметная стрельба. Наверное, конный разъезд петлюровцев налетел на хвост обоза.
Отходили бессарабцы от костров, забирались в гущу леса и усаживались на пнях. С запада, из-за Днестра, дул теплый ветер. В нем были запахи бессарабских виноградников, дозревающих кукурузных полей, родной дым покинутых и. разрушенных очагов. Бессарабцы жадно вдыхали в себя воздух, пахнущий пряными запахами осени…
Ночью бессарабский эскадрон был в заслоне. Четыре часа мы двигались медленно во мраке ночи. Потом взошла большая круглая луна. Лошади пристали… Мы должны были сойти на песок и тянуть коней под уздцы. Так двигались мы сквозь лес при свете луны — шестьдесят человек и шестьдесят лошадей. Люди, кроме тяжести пятнадцати бессонных ночей, тянули за собой скелеты коней, обтянутые кожей.