«Уж не государственного ли преступника Чернышевского?» — насторожился священник. В просьбе решительно отказал. Вокруг молодых людей зашикали. И тогда несколько сот собравшихся в соборе повернулись к выходу.
Городового Есипенко от дверей оттиснули. Да он этому только и рад был. Побежал, захрустел по свежему снежку в участок — приставу докладывать.
Толпа же из собора вышла. К подножию одной из колонн приблизился молодой человек в черном пальто, снял шапку, и ветер растрепал его русые волосы.
— Плеханов! — узнали в толпе. — Он! Из Горного института студент.
Молодой человек поднял руку и не очень громко, но достаточно твердо сказал:
— Товарищи! Друзья! Мы собрались здесь, чтобы протестовать против произвола царских властей, заточивших в тюрьму нашего дорогого старшего товарища Николая Гавриловича Чернышевского, других беззаветных борцов за волю народную. Мы собрались, чтобы заявить перед всем Петербургом, перед всей Россией нашу полную солидарность с этими людьми, с их борьбой за лучшую долю. Наше знамя — их знамя!
И тут стоявший рядом со студентом Плехановым паренек распахнул полушубок, и над толпою словно пламенем полыхнуло.
Участник демонстрации у Казанского собора А. Бибергаль писал потом: «…было выкинуто красное знамя, но без древка оно плохо развертывалось… Тогда молодой рабочий Потапов взял знамя в руки, после чего был поднят с ним высоко над головами».
О демонстрации у Казанского собора писал впоследствии и сам Георгий Валентинович Плеханов — один из первых революционеров-марксистов, чье имя носит сейчас улица, идущая от Невского проспекта мимо Казанского собора. Чье имя носит и Ленинградский Горный институт, где когда-то учился Георгий Валентинович.
«В то время, — писал он, — у всех была в памяти демонстрация, ознаменовавшая весною 1876 года похороны убитого тюрьмою Чернышева. Она произвела очень сильное впечатление на всю интеллигенцию, и все лето того года мы, что называется, бредили демонстрациями. Но в той демонстрации рабочие не принимали участия… И вот рабочим захотелось сделать свою демонстрацию… Рабочие уверяли нас, что если хорошо взяться за дело и выбрать для демонстрации праздничный день, то на нее соберется до 2 000 рабочих.
…Еще за несколько дней до демонстрации мы увидели, как несбыточны были розовые надежды задумавших ее революционных рабочих, но отступать было уже поздно… Вечером 4 декабря собрание, на котором, кроме нас, землевольцев, были влиятельнейшие рабочие с разных концов Петербурга, почти единогласно решило, что демонстрация должна состояться, если на ней соберется хотя бы несколько сот человек. На этом же собрании была предложена и одобрена мысль о красном знамени…»
Его и поднял 18-летний рабочий фабрики Торнтона Яков Потапов.
Недолго оно полыхало над площадью. Со всех сторон уже слышались полицейские свистки и ругань. Придерживая шашку, бежал пристав. Спешил за ним городовой Есипенко. Не отставали другие городовые. А следом за ними надвигались плотной стеной «добровольные помощники»: дворники, извозчики, носильщики Гостиного двора… Все молодцы дюжие, до драк охочие, выслужиться — тем более!
Яков Потапов быстро затерялся в толпе. Демонстранты построились в широкую колонну и двинулись к мосту через Екатерининский канал.
Кто-то запел «Марсельезу», сотни голосов подхватили песню.
А на пути уже стояли конные городовые.
Плеханова демонстранты уберегли. Ему удалось скрыться и избежать ареста. Потапова же схватили, избили и, всего окровавленного, приволокли в полицейский участок.
«Дело о преступной демонстрации, бывшей на Казанской площади 6 декабря 1876 года» в царском суде разбиралось целую неделю. Прокурор постарался докопаться до сути. «Демонстрация была задумана от начала до конца, — говорил он, — кроме того, все, что было задумано, приведено в исполнение, не удалось только распространить беспорядок далее, т[о] е[сть] выйти на Невский проспект, одну из оживленнейших улиц С.-Петербурга, и тем еще более развить, хотя бы по внешности, движение, долженствовавшее иметь окраску движения рабочего».
Шестеро обвиняемых были приговорены к каторжным работам, другие — к ссылке в Сибирь.
Якову Потапову выпала иная участь. Он и его товарищ рабочий Матвей Григорьев считались еще несовершеннолетними. (По законам Российской империи совершеннолетними считались люди, достигшие двадцати одного года.) Им двоим да еще 23-летнему рабочему Василию Тимофееву ссылка в Сибирь была «всемилостивейше» заменена «разосланием в отдаленные монастыри на покаяние». Срок «покаяния» определялся в 5 лет. В приговоре указывалось, что ссылаются Потапов, Григорьев и Тимофеев «с поручением их особому попечению монастырского начальства для исправления их нравственности и утверждения оных в правилах христианского и верноподданнического долга».