Сильно она их любила, даже обожала. Идет кто-нибудь домой, несет что-нибудь, а она посмотрит из-под очков подслеповато, улыбнется и спросит хитро:
— Что несешь?
А студент-то покупку спрятал за пазуху, а она все видит, ишь какая глазастая! Помнется он и скажет:
— Да так… конфеток купил… к чаю… — и даст ей конфетку к чаю, может, они потом тоже попьют.
Студенты для нее как своя семья были, она во всех их делах старалась поучаствовать, не смотря на возраст, общественная женщина была. Партийная, так это само собой, но, наверное, она еще всегда и общественную работу вела, чтоб скучно не было. Вот привычка и осталась. А то, когда просто партийный и без общественно-полезной нагрузки, то со скуки подохнешь.
Так она и работала, несмотря на дряхлость и ветхость. У ней со студентами — мир, лад и дружба была.
Уже потом, через годы, выяснится, что любимая Минаевна-то и была главной наушницей и доносчицей, стукачкой, если совсем нехорошим словом сказать. Вот тебе и Минаевна! А студенты-то дураки были, ей и сердечные и житейские тайны поверяли. А она, оказывается, все на ус мотала и куда надо докладывала. Не могла без этого работать, иначе — не интересно, без огонька. А тут — с огоньком! Поэтому и у начальства она особо ценным работником была.
Я, когда мне в руки мое личное дело попало, тоже ее докладную записку обнаружил: куда сходил и сколько чего принес. Но, несмотря на все это, что Минаевна, оказывается, на два фронта работала, я абсолютно ни сколько не стал о ней думать хуже. Ну и пусть, что стучала — постукивала немного, так даже интереснее было жить и учиться. Так что, Бог с ней, с Минаевной! Она человек другой молодости и закалки. Может, молодость и прошла, а закалочка-то осталась… Потом, вроде никто от нее сильно не пострадал.
Хуже было другое, что ведь и некоторые студенты этим занимались: наушничаньем, доносом и стукачеством. Вот это — плохо. И очень, поэтому тем, кто этим занимался, не будет никакой памяти, а в памяти не будет пощады.
ЧИТАЯ ДОСТОЕВСКОГО
Когда я прошел творческий конкурс и приехал поступать в Литинститут, то общежитие едва нашел. Москвы-то совсем не знал! Порядочно кругов навертел, пока добрался, нo — нашел-таки, уткнулся в вывеску. Определили меня в комнату, где жить буду и к экзаменам готовиться. А абитуриенты тогда по четверо жили. Нашел я нужную комнату, постучался, как культурный человек, и отворил… А там уже трое сидят, вперед меня успели!
— Здрасте! — говорю. — О, как вас много… Вообще-то я привык третьим быть, но раз так, можно четвертым буду?
— Проходи, — сказали мне.
Так мы и познакомились: Володя Яковлев — из Астрахани, Сергей Смирнов — из Ленинграда, я — из Томска, и еще был один парень, фамилию я его не помню и имя забыл, пусть он будет просто Анатолием. Стали мы жить вчетвером, готовиться к сдаче экзаменов.
А с Володей мы сразу же, как устроились, в пивбар собрались, с местными достопримечательностями знакомиться. Я сказал:
— Что толку готовиться, все равно ничего не успеть! Если ты что знаешь — то знаешь, а нет — так нет, ничего не попишешь.
— Правильно, — сказал Володя. — Все равно я все на пятерки сдам. Пойдем!
Сергей отказался, книжками обложился, и Анатолий не пошел, завалился на кровать, тоже в книжку уткнулся, в Достоевского…
Настала пора экзаменов… Пошли мы сдавать, испытывать себя на прочность… А тут уж у кого как получится… Но — сдали, что самое удивительное! А экзамены, надо сказать, не были легкими. Володя на все пятерки сдал, как и предполагал, Сергей — чуть похуже, и я чудом как-то проскочил, тоже сдал! А еще через день узнали мы, что все, кто смог экзамены перевалить, поступили, стали студентами!
Один Анатолий у нас так и не выбрался на экзамены. Не захотел. Как лежал на боку все время, читая Достоевского, так и пролежал две недели, не отрываясь… И никуда, конечно, не поступил. Наверное, решил не поступать: ну-ка его на фиг! Потом еще мучиться пять лет. Главное — убедился, что творческий конкурс прошел. Это — самое трудное, сто человек на место! А экзамены и дурак сдаст. Потом, может, ему дома и почитать некогда. Все дела да работа! И еще родственники не дают. Достали со всех сторон. А тут — две недели в самой Москве! Лежи с Федором Михайловичем в обнимку и почитывай. Хорошо! Молодец, что конкурс прошел, теперь хоть почитать спокойно можно. Странная штука жизнь…
А уж как узнали мы, что поступили, сразу с Володей уже серьезно в пивбар наладились, основательно, на целый день. И другие с нами собрались… Мы все уже познакомились крепко: и Юра Нестеров — из Сызрани, и Саша Сундуков — из Балаково, и Саша Беляков — из Дмитрова. Все мы потом друзьями стали — не разлей вода.
А в пивбаре я по такому случаю свою творческую конкурсную работу под шелуху от креветок разложил. Мне не жалко. Было б что жалеть, я еще напишу…
КОЛЯ ЕРЁМИЧЕВ ЖЕНИЛСЯ
Коля Ерёмичев долго в парнях ходил, потом решил жениться. «Хватит, сказал себе, — сорок лет уж скоро, а то помрешь невзначай и ни разу женатым не был!» И — женился. Взял молодую, длинноногую, из Ижевска.
Рад, с утра ходит по общежитию — пьяненький… Сам — в костюме, в тройке, чтоб достоинство держать. Ходит, держит достоинство… Доволен сверх всякой меры, все — от радости, от любви. Как говорится — не пил вина, а пьяный в дым. И с вечера пьяненький… И так весь медовый месяц…
Работает в ИМЛИ младшим научным сотрудником. Ну, где младший, там и до старшего недалеко. Уже известный и даже знаменитый шолоховед. Когда-то он в Литинституте учился, писал прозу, потом решил на Шолохова переключиться. Потому что сам из казаков и Шолохов — казак. А кто лучше о казаке написать может. Конечно, только свой брат — казак. А Коля неподалеку от Вешенской родился, хорошо все там знает. Стало быть, ему и писать о земляке. Больше некому.
На работу в ИМЛИ ходит непременно через ЦДЛ, и с работы — таким же макаром… Никак мимо него не пройти, он, как пенек, на дороге торчит! Taм кого-нибудь встретит, знакомых-то полно, бывает, что и засидится… Но потом — обязательно домой, к молодой жене под бочок.
Время пришло — отвез жену в роддом, принял с ребенком, все как у людей. Сын родился, Лешкой назвал. Стал на улицу выходить с колясочкой, гулять… Папаша! Святое дело. Подолгу гуляет, часа по три… Соски с собой, бутылочки… Сам пивка выпьет на свежем воздухе. А на свежем воздухе с пивком — хорошо, и ребенку хорошо: лежит спокойно, посапывает, дышит кислородом… Так и гуляет: в одной руке коляска, в другой — пивко…
Как-то раз возвращается в общежитие… один. Выходил с коляской, а возвращается один, в гордом одиночестве… С вахты ему Минаевна — она самая прозорливая была — кричит:
— Ерёмичев, а коляска с ребенком где?
— Как где коляска? — завертел головой и заозирался Ерёмичев… И — на них: — Где моя коляска?! — Ополчился, как на врагов народа, а у самого один глаз на Кавказ, другой — на Арзамас.
Заохала вахта, побежала на улицу… Нашла коляску, прикатила… Слава Богу, ребенок на месте! Рядом с лавочкой папаша забыл, видимо, перегулял на свежем воздухе. А Лешка лежит в коляске и улыбается…
— Ым-ым-ым, — говорит, есть захотел. Здоровый был бугай, в отца пошел.
А Ерёмичев любил его страшно. Так и гулял с ним подолгу… А Лешка рос, как на дрожжах… А потом уже, когда подрос, все из коляски вылезать не хотел, а ему уже два года было.
— Папка, — кричит, — качай! — не хотел из коляски вылезать, хотел в ней остаться жить.
И правильно, я бы и сам хотел в коляске всю жизнь прожить, чтоб меня все время качали и с ложки кормили, да, видно, не получится никак.
КОЛИНА РЕВНОСТЬ