Дебир Газиев — аварец. Сильный, но силу свою не выказывал, мечтательный и очень интеллигентный человек. Иногда мог вспылить, но сдерживал эмоции, не позволял лишнего. Немного смешной. Идет в столовую кушать, возьмет суп — а там свинины кусок. А он же мусульманин, свинину никак есть нельзя. А есть-то надо. Что делать? Возьмет он, выбросит свинину за борт и суп съест, как ни в чем не бывало. Вот и не согрешил против веры. Хорошо. Молодец.
Одно время промышляли мы вместе на Рижском рынке… А время тогда голодное было — начало перестройки, беда с едой и с сигаретами. Вот мы и ездили туда, продавали что-нибудь, а потом на вырученные деньги покупали, что хотели: чай, кофе, а особенно — сигареты.
Вот собрались мы как-то поехать на Рижский рынок… От ненужного товара избавиться, а нужным товаром отовариться. Дебир что-то по мелочи взял, а я — новые туфли, мне брат прислал, чтоб у меня ноги не промокали… А я решил, что еще в старых похожу, а новые продам, ноги еще потерпят, зато я чаем и сигаретами разживусь. Стоим, торгуем, никуда не спешим, цену держим. А народу — полно, ажиотаж! Все хотят все купить и все продать… Потом Дебир как-то от меня незаметно отошел по ряду… А ко мне кавказец здоровый подошел, спросил сколько стоят туфли, взял одну посмотреть… Посмотрел, помял без всякого интереса — и пошел с моей туфлей от меня в сторону… Я за ним кинулся: отдай! А он на меня ноль внимания, толпу распихивает локтями, прет, как трактор. И никак мне его не удержать, он на голову выше меня. Давай я Дебира кричать… Хорошо Дебир быстро нашелся. Догнал его и взял за кадык. Сказал что-то на аварском ему, тот сразу и отдал. Тоже дагестанец был. А дагестанцы тогда Рижский рынок контролировали, а я этого не знал. А аварцы в Дагестане — самые уважаемые люди. Так Дебир мне помог. Туфли я потом продал и что хотел купить — купил. И Дебир — тоже.
Один раз Дебир к себе в Дагестан, в аул, негра из Шри-Ланки повез… Он тоже у нас на курсе учился. Может для смеха повез, может откормить, — не знаю, но негра у него в ауле ни разу не видели. А негр худенький был, как палочка, и какой-то весь неприкаянный, смотреть жалко. Вот Дебир и взял его с собой, хоть откормить немного. Но откормить его не удалось, такой же худенький обратно приехал, а потом еще и водку стал пить да так сильно, что Дебир только удивлялся и за голову хватался… Ходит негр, шатается по коридору… А все кричат: «Глядите, негр пьяный!» Конечно, чудно глядеть. Русский — ладно, дело привычное, а негр — это уже перебор, дико видеть, и совсем не смешно.
А на пятом курсе, уже совсем немного времени учиться оставалось, вдруг осенило Дебира перевести Коран на родной аварский язык, а то он на многие языки Дагестана переведен, а на аварский — еще нет! Никто не сподобился. Взялся он за перевод с большим воодушевлением и самоотверженностью, ничего вокруг себя не видит, не слышит, весь — в работе, и спать некогда. Конечно, очень хорошо и почетно Коран на свой язык перевести, после этого можно сразу на пенсию выходить: главное дело в жизни — сделано. Вот Дебир и старался. А переводил с русского языка, не с арабского же… Арабский — не по зубам, а русский — он знал и любил. А без русского языка в России никуда, ничего путного не сделаешь. Он всем подмога и колодец бездонный. Дебир это в полной мере ощутил. И все без конца забегал ко мне с горящими глазами, — мы напротив жили, — спрашивал, что означает то или иное слово и выражение в русском языке, чтоб наиболее точно перевести. Не знаю, пригодилась ли ему моя помощь, но помочь в таком святом деле я старался искренне, без дураков. Дебир уже и диплом получил, а все домой не уезжал, сидел над переводом, совершенно поглощенный работой. А как перевел до конца — так домой поехал… И с дипломом, и с переводом, и со спокойной душой…
Теперь — через время — хочу спросить у Дебира: «Ну что, Дебир, издал ты Коран на аварском языке?» Если нет, то — жалко, я был свидетелем его вдохновенной работы.
А еще Надыр у нас учился, лакец… Может быть, самый лучший представитель Дагестана, которого нам довелось знать. Мы его знали как Надыра по общежитию, это потом он уже станет Надиршахом Хачилаевым Председателем конфедерации горских народов Кавказа, и с головой уйдет в политику. А тогда он был просто крупный, широкоплечий и спокойный парень, бывший студент, за какую-то серьезную провинность отчислили его, но он часто приезжал в общежитие, в гости к землякам… И, видимо, скучал еще по общежитию, по Литинституту, по самой атмосфере. Был он очень силен физически, занимался каратэ, а старший брат его Магомет был неоднократным чемпионом России по каратэ…
Жили они в то время в Москве… Надыр уже не учился, где-то работал вместе с братом, может, охранял какую-то важную персону, может, занимался еще каким-то силовым вариантом, мне — неизвестно. Приезжая в общежитие на новой машине, был всегда подчеркнуто вежлив, доброжелателен, ровен со всеми. И даже на пьяных смотрел с улыбкой.
Уже потом, после института, — война с Чечней еще не началась, — я несколько раз встречал его на Старом Арбате… Он всегда останавливался, здоровался и спрашивал: «Как дела?» Я его очень уважал и видел в нем не только сильного человека, но и благородного.
Потом началась война с Чечней и он уехал домой… Потом — вторая война с Чечней и попытка прорыва ваххабитов в Дагестан… Его брата Магомета убили, а его самого несколько раз то арестовывали, то отпускали… В жизнь его крепко вошла политика, и избавиться от этого было уже невозможно. А ведь он, наверное, мог бы стать хорошим писателем… Я слышал, что одна книга у него все-таки вышла — «Спустившийся с гор». Название мне не очень нравится, я думаю, можно было бы лучше перевести.
Так что у нас в Литинституте в те времена люди отовсюду учились… И из-за рубежа, и со всего многонационального Союза, со всех республик… И с Кавказа, и со Средней Азии, никто в обиде не был… Сейчас этого, конечно, — нет. Сейчас все национальности от России на ошметки разлетелись.
ОДИНОЧЕСТВО АЛЕКСАНДРА ИВАНОВИЧА
Из Иркутска в Москву приехал писатель, долго в столице не был, соскучился. Первым делом, как водится, у памятника Пушкину постоял, подкрепился духовно. Потом пошел к родному Литинституту, который лет двадцать назад окончил, захотелось во дворе на лавочке посидеть, по старой памяти с Александром Иванычем Герценым винца выпить.
С волнением заходит он во дворик и думает на свою любимую лавочку присесть, а лавочек-то нет, только один Александр Иваныч бронзовый на месте, стоит в горестном одиночестве. Что такое? Где же лавочки? Негде даже присесть, чтобы винца выпить. Повертел писатель головой, и узнает и не узнает Литинститут, что-то в нем непоправимо изменилось.
«Ну, да ладно, нет лавочек — так нет, люди здесь работают умные, им виднее, пойду пока в столовую, перекушу с дороги, там, глядишь, и выпью», воодушевился писатель, подходит к столовой, а там на воротах в строгом костюме и при галстуке мордоворот стоит. Хотел писатель его обойти, а тот его не пускает.
— В чем дело? — возмутился писатель. — Мне с дороги перекусить надо, может, еще и винца выпью.
— Нельзя, — отвечает мордоворот.
Заволновался писатель, достает свой писательский билет, тычет им в бугая.
— Это же наша столовая, литинститутская!
А тот лыбится в тридцать два зуба.
— Была — ваша, стала — наша.
Мотает писатель головой, ничего понять не может. А мордовороту этот спектакль очень даже по душе, давно он таких тупых не видел.
— Наша контора купила вашу контору, ясно, дядя? Не понял? Объясняю для дураков: продан ваш Литинститут на корню, продан! Купили мы его с потрохами. Так что, как говорится: кто не успел, тот опоздал.
— Как же так? — искренне удивляется писатель. — Он же не продается!
— Все продается в этом мире, дядя, и все, соответственно, покупается, — посмеивается бугай.