— Я — Уильям Батлер Йейтс! — Кричит громко, чтоб все слышали.
Йейтс — любимый его поэт.
Я тогда не растерялся и тоже ему закричал, заорал даже, так его веселость и бесшабашность меня воодушивила.
— А я — Жозе Мария де Эредиа, понял! — и потише добавил, а то народ уже оглядываться стал: — И еще — Габриеле Д, Аннунцио! — чтоб уж полный список был. Этих поэтов он тоже уважает. Чтоб ему со всем Йейтсом деться некуда было. Помахал ему кулаком и пошел восвояси… Очень мне грустно стало.
Так мое пальто к Ивану Бессонову перешло, по наследству.
А уж куда он его дел? Не знаю… Может, и ноги о него вытер, а может, и на помойку выбросил…
Мы, когда в общежитии жили, вещами часто делились и друг другу дарили. Бессонов, когда институт закончил и домой в Мурманск уезжал, мне пиджак кожаный оранжевый подарил, только я в него никак влезть не мог и застегнуться, сильно он узкий оказался, а я ему — шапку громадную собачью, чтоб он у себя в Мурманске не замерз и не зачах. Ваня любил это слово «не зачах» вслух произносить, смаковать, и в стихотворениях использовать… Нравилось оно ему.
Месяца два еще поработал он у Никитских ворот, поторговал книгами — и исчез… Потом Андрей Эдоков — его названный брат — сказал мне, что это он Ваню в Мурманск отправил… Купил ему билет, чтоб он только домой уехал. Сказал, что он себя совсем непредсказуемо стал вести… То у него — пиво, то — бабы, а то — несколько раз подряд в милицию загремел… Вот он и отправил его от греха…
Конечно, пусть лучше в Мурманске живет, там куролесит… Там его хоть знают. А здесь, случись что нехорошее, ни Йейтс, ни Эредиа, ни даже Д, Аннунцио — никто не поможет и не спасет. Москва — город суровый, поэзия в нем быстро зачахнет, и сам человек, может, скрючиться и засохнуть.
УГЛИЧ
Хороший город Углич! Куда ни ткнись, везде в памятник, в старину упрешься. На всех углах тебя история поджидает. Захочешь спрятаться — и не спрячешься, отовсюду ее глаза глядят…
Углич корнями в истории глубоко сидит, он по возрасту, может, постарше Москвы будет. А уж храмов и церквей сколько! Со всей родней пальцев на руках не хватит!
А самая красная церковь на месте, где царевича Дмитрия погубили. Пойди да помолись, если не атеист. А если атеист, тогда не ходи, займись другим полезным занятием, к чему сердце и душа расположены.
В огороде вон копни — ложку серебряную найдешь или подстаканник… А поглубже залезь — горшок с золотом обнаружишь… Хорошо в Угличе жить! Всякого добра — навалом. И Волга-матушка рядом, пойди, остуди голову…
А уж какие народные промыслы в Угличе — и ложки тебе, и поварешки, и матрешки! Если сам из народа и ничего народного не чураешься, тоже прими участие, прикоснись к искусству.
Возроди местный промысел — деревянную скульптуру. Режь человечков и вози в Москву, в Измайловский парк, на продажу.
— Почем человечки? — спросят.
— А-а, сколько не жалко! — и все со смехом, скучать-то некогда.
— А нисколько не жалко! — покупатели в ответ. Тоже — веселый народ.
Вот и хорошо, вот и ладно, значит — сторговались! Там, в Измайловском парке, человечков хорошо берут, с руками отрывают. Продавай да набивай карман. Поди плохо!
А потом — и расширься, организуй еще глиняное производство…
В глине себя прояви, чем черт не шутит! Налепи из глины свистулек да тоже вези, продавай. Народ-то, он сильно свистеть любит, свистульки тоже хорошо покупает.
А уж как наторговал хорошо на человечках и на свистульках, так построй себе дом в Угличе, трехэтажный, на радость соседям. А потом и до Москвы доберись, прикупи квартирку где-нибудь в Братеево, в монолитном доме. В Братеево — недорого. И используй ее — как перевалочную базу. Крути-верти, наворачивай копейку.
Нет, хорошо все-таки в Угличе жить. И воздух свежий, и мухи не кусают. А в Москве — плохо: гарь, вонь, чад и душе никакого успокоения. И незачем было в Литинститут соваться, мучиться там пять лет, ваньку валять.
Чего ради? Ума-то — не было. Ну, ее, Москву, к лешему, вместе с Литинститутом! В Угличе — всяко лучше. Живи и радуйся, катайся, как сыр в масле…
Играй с человечками да в свистульки свисти. Поди плохо! А как надоест, повези и продай, дай другим посвистеть.
Вот и нашел себя среди других, и призвание обнаружил… А значит — и жизнь удалась, и судьба сложилась. И дома построены, и сады посажены… Все как надо. И главное — дети по всей России. А Россия — страна большая. Купи раз в год кулек с конфетами, встань на перекрестке и угощай детей, вдруг да твой попадется…
Мы, угличские ребята, не промах, мигом любое производство наладим!
Нам всем, которые в Угличе живут, — пышки с медом, а остальным — шиш с маслом! Накося — выкуси.
МИСТИЧЕСКИЙ ОПЫТ
Ум у меня — пытливый, а глаз — острый. Все-то я хочу знать: что да как? И откуда? И все — разглядеть. То, что среди видимого и увидишь не сразу. В такие дали и веси заглянуть, в которые и заглядывать, может быть, и не надо, потому что — страшно.
И в книги, конечно, тоже заглядываю, потому что там весь ум человечества и знания накоплены, а кое-где и между строк спрятаны… Вот мне и интересно в эту кладезь, которая между строк, докопаться.
А читал я и читаю безо всякой системы, полагаюсь только на интуицию… В одной книге — слово зачерпну, в другой — строчку выхвачу. Мне и хватит. А книги сами мне в руки попадают, я за ними не бегаю. Они за мной бегают… Какая попалась в руки — и ладно, и хорошо. Я потом по ней бегу, как по ступеням… Когда — вверх, когда — вниз… По-разному бывает. Любой опыт на пользу.
И вот попалась мне недавно детективная книжка… У знакомых увидел. Я что-то к знакомым-то зашел узнать, много они или нет чего доброго написали? На всякий случай. А то вдруг они меня обогнали? А то вдруг я рот раззявил, а они меня обскакали? Может, мне надо решительней бросок вперед совершить…
Там и книжку увидел… Ох, и красивая! В твердом переплете, красная, блестящая, издательство «ЭКСМО» выпустило. Автор — Чернобровкин. «Ба! — думаю, — фамилия то вроде знакомая… Однако, был у нac такой студент? Учился в Литинституте…» Поглядел в сопроводительную справочку, где об авторе говорится… И точно — он! Учился в Литинституте… Значит — не зря учился, значит — научился! Вот и книжку теперь издал.
А «ЭКСМО» за книгу, которая в твердом переплете выйдет, автору прорву денег дает — две тыщи целых! И все в зеленой капусте. Мне об этом Старик говорил, а он — все знает. Он в это «ЭКСМО» не один раз носился со своими рукописями… Хотел слупить с них две тыщи в зеленой капусте, но ему не дали… Старику — не дали, а этому — дали! Ай да Чернобровкин! Ай да молодец! Хорошие деньги огреб.
За один раз не пропьешь — крякнешь с натуги.
Поглядел я книжку, полистал… А там у него и про афганскую войну, и про современную жизнь, и драки с убийствами, и приемы разные из восточных единоборств, и чего только нет! И еще — женщины, все — красавицы, и как с ними обходиться надо, чтоб не прыг-скок, а чтоб женщина в удовлетворенном состоянии и наслаждении осталась. И еще — посиделки с алкоголем, и как надо пить, и как опохмеляться.
Подивился я нимало!
«Иди ты, — думаю, — Чернобровкин! Вот понавертел! Это ж сколько всего из разных областей знать надо? Голова лопнет от знаний! Не зря, значит, учился, пригодилось ученье-то! Хороший детективный роман заделал».
Ладно, отложил я книжку…
Знакомые сказали, что нельзя прибрать, не мной — положено, не мной взято будет. Стал я кое-что припоминать, с фамилией Чернобровкин… А самого его, лица, — вспомнить не могу, вышибло из памяти! Потом кое-как вспомнил, подсказали.
Действительно, ходил такой по коридору, быстро так, почти бегал… Выйдет — и тут же обратно зайдет, закроется… И только слышно, как машинка застрекотала, быстро, как швейная… Я все думал, что кроит что-то человек, сшивает. Штаны, что ли, шьет? А он, оказывается, романы сшивал. Поработает и опять выскочит… И все в спешке, и лицо такое — как бы вечно недовольное… Голова круглая, с порядочной лысиной, на лице — желтизна, как у человека, страдающего печенью. По возрасту — примерно мне ровесник.