А Сергей Соколкин хитрее всех оказался. Взял да и написал несколько стихотворений на актуальные темы с политической окраской. Разоблачил в них и коммунистов и фашистов, и их прихвостней. И вышел с утреца на Старый Арбат. И давай во весь голос читать стихи народу, который истосковался по хорошим стихам, и по правде, которая в стихах. А рядом — шляпу положил. А что? Нормально. Почему художникам можно свои картинки продавать, а поэту стихи — нельзя? Тоже можно. Почитал он народу стихи свои часа три, пока не охрип, изругал Советскую власть как мог. Поглядел в шляпу — а туда и правда много накидали: и рублей, и мелочи, и долларов позорных. В общем, на ура прошло выступление. Люди все ладони отхлестали. Потому что у него в стихах — одна голая правда была. Прибежал Сергей Соколкин в общежитие довольный, дальше некуда: и как поэт прославился, и еще денег накидали заработал честным трудом. На следующий день пошел на Старый Арбат — тоже самое. Что не скажет — все на ура.
Да прослышал я про это дело… Я-то напротив живу, все примечаю. Гляжу, второй раз пришел человек — денег полные карманы.
Мне даже дурно стало. «Во, — думаю, — дает! Из ничего, из воздуха сделал!» Свои карманы вывернул, а в них — один свист. Ничего не прибавилось. Что за черт! А мне-то ведь деньги тоже необходимы. Но я-то пока никак не могу выбраться на Старый Арбат. Да и стихов у меня таких нет. Их у меня вообще — нет. «Что бы, — думаю, — такое провернуть, чтоб часть его денег да мне перепадала?»
И придумал. Решил ему книги продавать. А тогда с хорошими книгами напряженка была. Не было их просто. А если были — то мало. Короче голодуха на духовную пищу. Вот я и решил предложить ему с накруткой, по свободно коммерческой цене. Но не слишком наворачивать, а то он парень ушлый, лучше меня в ценах ориентируется. А так, чтоб и ему выгодно было, и мне.
Не успел он в третий раз прийти с Арбата, а я уже тут как тут, толкусь у его комнаты… Тоже хочу деньгами разжиться, оторвать от его барыша себе в карман. А сам уже стопочку подобрал, штук десять.
Подмигиваю ему, говорю, вроде как по секрету, чтоб другие ушастые не услышали:
— Серега, есть особо ценные книги, специально для тебя приберег…
— А какие? — сразу встрепенулся он. А книг, надо сказать, у него и своих было много, и читал он их, конечно же. Был к ним неравнодушен, так же как и я.
— Бодлер есть… — подмигнул я ему, держу все по прежнему в строжайшей тайне, чтоб другие покупатели не налетели, и еще несколько авторов назвал… А книги, надо признать, я ему хорошие предлагал, фуфла у меня просто не было. Жалко продавать, но — надо.
— Какой такой Бодлер? — сразу оживился Сергей Соколкин.
— Да уж такой… Тот самый Бодлер… «Литпамятник»… И, заметь, в твердой обложке…
— Да ты что?! В твердой обложке? Давай, посмотрим… — Вижу по глазам — заинтересовался.
Я — нырь к нему с книгами, разложил на кровати… Сам стою, вздыхаю, дескать, жалко расставаться. Действительно — жалко.
Посмотрел он все быстро, внимательно, полистал, на вес попробовал…
— Сколько? — спросил.
Я назвал цену. И того, и другого, и третьего… Он подумал… И купил все сразу, не торгуясь. И Бодлера купил без торга. А я за Бодлера запросил дорого. Не совсем, но — круто. А Бодлер да еще в твердой обложке стоил тогда бешено. Редкость был — великая. Так и разошлись мы с ним довольные, оба… Он себе книги приобрел, а я себе — деньги выручил. Мне — на хлеб и на молоко, а ему — духовная пища.
Раза три я ему таким макаром и продал книги. Специально подбирал к его приходу… А потом, — или он перестал брать, стал меньше зарабатывать, или книг хороших у меня уже не добывалось, нечего было ему выставить, — уже и не помню — расстроились наши торговые дела… Но несколько хороших куплей-продаж у нас получилось.
Так что Сергей Соколкин свои деньги на Старом Арбате честно зарабатывал, а я — в общежитии прямо, не отходя от кассы, тоже честно зарабатывал, состригал с его выручки себе клок. У каждого — свои заработки. Я — тоже предприимчивый.
Деньги мне, правда, не пригождались. Не успевали пригодиться. Потому что дружков у меня было — много. Только, бывало, от него прибегу… Хочу побыстрее деньги спрятать, засунуть куда-нибудь, хоть за обои, что ли? Не успею спрятать — тут уже кто-то в дверь ломится! Ну, открываешь, естественно, а то дверь вынесут, они дружки такие, от них не спрячешься. Открываешь — стоит корешок.
— Ну что, Сань, продал Соколкину книги? — а сам облизывается.
— Ну продал… — ответишь понуро. Радоваться-то нечему.
— Наверное, от тебе денег много отвалил?
— Да нет, немного. Долги вон пошел отдал… — а у меня действительно долгов всегда много было. Одни — отдавал, другие — накапливались, никак я не мог с ними расправиться.
— И что, совсем ничего не осталось? — сам смотрит умоляюще, корешок-то.
Я плечами жму… Куда деваться? Врать-то совсем не умею.
— Да нет, немного осталось.
— Ну так давай что-нибудь сообразим, бутылочку какую-нибудь, хоть посидим по-человечески.
Я только вздохну — приходится раскошеливаться… Вот тебе и наварил на Соколкине.
Так что мы с ним приятельствовали — ого-го как! — душа в душу жили. День и ночь бились и колотились, он — ко мне в двери, а я — к нему…
Сергей Соколкин после трех чайных роз и Ларисы Долиной знаменитым поэтом-песенником стал. Встряхнул шоу-бизнес за грудки. Дал всем тремя розами по мордасам. Чтоб не забывали, что любовь — дороже денег. Ее нельзя купить. Где-нибудь в позорной Америке — можно, а у нас — хрена с два.
А недавно он еще одной песней отметился. Буквально на днях. Мне братья Беляевы сказали, а они всегда в курсе всех культурных новостей, а уж что касается песен — в первую очередь. Сам Борис Моисеев ее исполнил! Песня «Татуировка на плече» называется. Я, конечно, ее еще не слышал. А где я ее услышу-то? До меня всегда все хорошее в последнюю очередь доходит. Ладно, дойдет когда-нибудь… Но в наколках, особенно на плече, мало-мало разбираюсь. Так что сам могу догадаться, о чем в песне поется, не дурак. Ну, наверное, — волны и солнце всходит, и надпись «Север», или просто «ВМФ» наколото — служил в военно-морском флоте, или — «ВДВ» — десантником был. Хороших-то наколок не так много. Правильно ведь?
А Борис-то Моисеев, он как раз в ВМФ и служил. И в ВДВ — тоже. Значит — только ему и петь. Больше некому.
СЕВЕРЯНЕ И СИБИРЯКИ
Как начинаю вспоминать литинститутские будни, сразу преображаюсь есть что вспомнить! Значит — не зря жил в то время, учился и мучился… Зато с хорошими людьми был знаком.
Какие крепкие и мужественные парни были северяне и сибиряки!
Как вспомню — так вздрогну. Гена Ненашев и Витя Кузнецов — из Магадана и Коля Шипилов — из Новосибирска. А Коля не хуже их был морозом продублен. Он однажды зиму рядом с Новосибирском в обычной палатке прожил, жить было негде… А морозы тогда под сорок градусов ломили… Так что он закалился, будь здоров! Потом к ним еще Валера Шелегов добавился, он из Якутии учиться приехал, из Усть-Неры, на заочное отделение поступил… Тоже закаленный, дальше некуда!
Писали они — крепко, смачно, без всякой заумной дури и придури… Описывали реальную жизнь во всех реальных проявлениях. Резали правду-матку! Рубили ее, как строганину… Били своими рассказами в лоб, наповал, как обухом топора… А если гуляли, так гуляли! По месяцу!
В Москву они, конечно, не учиться приехали… А чему им можно научиться, когда они уже давно стали настоящими профессиональными писателями? Все и так ясно… А приехали они в Третьяковскую галерею и в музей имени Пушкина походить, поднабраться впечатлений для расширения кругозора. И — ходили…
И еще в таксопарк ходили… За чаем. И сразу по ящику покупали, набивали рюкзак под завязку, чтоб потом лишний раз не ходить. Не мелочились… А им, людям, которые с севера и из Сибири приехали, без чая никак нельзя. Иначе враз среди сугробов окачуришься!