Герман Гессе
РАССКАЗЫ О ЛЮБВИ
ЗАПАХ ЖАСМИНА
Над кронами высоких деревьев по небу в мягких оттенках красок плыли легкие ночные облачка, а над скользящими облачками покойно висела тихая сияющая луна.
По окрестным садам и темному парку в слабом ветре носилось множество запахов, вступающих один с другим в спор. Сдержанно и едва уловимо витало в воздухе благородное благоухание чайных роз, рядом издавали мимолетный, но неистовый и чувственный запах гвоздики, ощущался сильный и тяжелый аромат гелиотропов, пахла сирень, богато и уверенно.
Но еще богаче, сильнее и пронзительнее был насыщенный страстью аромат жасмина, перебивавший все остальные. Приторно сладкий, дурманящий, он нестерпимее всего будоражил волшебной ночью в начале лета. Он разливался обширными волнами и проникал в самые глубины старого парка, оглушал, теплый и романтичный, наплывом возбуждающих любовных историй.
Из освещенных окон садового домика доносились звуки рояля. Сквозь красные гардины музыка звучала слегка приглушенно, мешалась с теплым мерцанием огней и неслась дальше радостно и легко над широкими каменными ступенями, ведущими в парк, над розами и жасминовыми кустами. Став совсем невесомой и тихой, исполненная изяществом музыка проникла в погруженную в сумеречную тень ротонду и пролетела над парковыми дорожками до огромного бука, таящего в глубине ветвей мрак. Замершие там звуки окончательно растворились в последних разметанных ветром волнах цветочного благоухания, колыхнулись на них и пропали в темной массе листвы, ушли в сияющее лунной синевой небо, в спокойную, невозмутимую, убаюкивающую тишину теплой ночи.
В ротонде из каштанов, кружком обставлявших вход в парк, достигшая середины неба луна четко и ясно рисовала на земле светлый овал. На теневой стороне, там, где царил густой мрак, стояла каменная скамья из песчаника.
Красивая юная дама, игравшая в садовом домике на рояле, видимо, знала, что на этой скамье сидит поэт и страдает от своей безнадежной любви. Она знала, что он любит ее, как непорочный юноша, за красоту, и его любовь была для нее новым и желанным отражением ее собственного обаяния и очарования. Каждый вечер она находила в салоне садового домика на рояле большую, тяжелую, благоухающую пурпурную розу, положенную его рукой на бело-черные безмолвные клавиши. Ей нужно было поднять розу, взять ее в руки и, прежде чем начать играть, подумать о нем. И каждый раз при этом рядом лежали стихи, начертанные на белом одиноком листке легкими летящими буквами, под которыми всегда стояла другая подпись, по-новому намекавшая на поэта и его влюбленность. Но в самих стихах каждый раз говорилось что-то о розах, обыгрывалась та единственная, которая превосходила красные розы великолепием, а белые — нежностью.
Это как нельзя более отвечало склонности юной дамы, так любившей все поэтическое и романтическое, если понять его было легко и если оно служило приятным дополнением к ее красоте. И по стихам можно было судить, что поэт изводил на них все свои дни; стихи отличались изысканной, тщательно выверенной формой и блистали редкостными словами и рифмами, как сверкает бриллиантами драгоценное украшение. Судьба у этих стихов была завидная — их читали прекрасные, благодарные женские очи, а красивые розовые женские пальчики складывали их в папку, обтянутую шелком.
Юная дама выдержала длинную паузу. Она обмахнулась сначала сегодняшней розой, потом листком со стихами, сегодня особенно галантными и очень ей льстящими. Затем она перебрала стопку нот, поставила наконец что-то перед собой на наклонный пюпитр в форме гитары и опять заиграла. Это была небольшая грациозная пьеса Моцарта.
Исполненные изящества музыкальные фразы с блеском и уверенной элегантностью выстраивались одна за другой, следуя плавно, без резких перепадов, в немалом удивлении от собственного благозвучия. В особенности от басов, которые иной раз, казалось, забывали о том, что должны сопровождать мелодию, и, радостно взликовав, низким голосом повторяли основную тему, как повторяет движения юных танцоров наблюдающий за ними развеселившийся старец.
Однако во время игры дама склоняла иногда прелестную светлую головку набок и думала с тихим благоговением о поэте. Она так ясно представляла себе, как он сидит на полукруглой скамье под каштанами и смотрит задумчивыми глазами в ночное небо, залитое лунным светом. И как с легким вздохом время от времени поворачивает темную голову в сторону садового домика и жадно внимает долетающим до него звукам музыки. Он бледен, и его лицо, такое гордое и неподвижное, выражает скрытую, немного беспомощную и трогательную детскость.