Однако всего этого великолепия хватило мне ненадолго, и уже через два дня я снова тронулся в путь. Да, она стояла у окна, и если вглядеться попристальнее, то, пожалуй, она даже ждала меня и обрадовалась, увидев снова. По крайней мере на лице у нее заиграла тихая радостная улыбка, и своими темными глазами она смотрела на меня так, что по мне мурашки забегали, словно она поцеловала меня. И стоило только об этом подумать, как мне сильно захотелось этого, и я решил про себя, что рано или поздно я добьюсь поцелуя от этого прелестного создания, что представлялось мне верхом блаженства, однако не такой уж и большой дерзостью. Поцелуй красивой серьезной девушки в губы всегда был моей заветной мечтой, шедшей от самого сердца, но так до сих пор и не сбывшейся. Сейчас мне это казалось возможным, и я чувствовал, что все склоняется к тому, чтобы вылиться в настоящее приключение. Может, мне надо было сразу кивнуть ей или тайком помахать, но мне казалось это слишком рискованным, и я решил дождаться обратного пути и прежде обдумать этот свой шаг.
Тем самым мне было над чем поразмыслить за остаток пути и во время пребывания в Битрольфингене, а также на обратном пути до Верисбюэля, но в итоге я остался при своем первоначальном решении поприветствовать ее сегодня, сделав какой-нибудь знак или помахав рукой. Если она ответит, будет очень хорошо, и тогда я посмотрю, что делать дальше, а если нет, значит, я ей неприятен и останусь нецелованным на долгие годы.
Осуществить намерение мне удалось. Стоило мне только увидеть Гертруду, как я кивнул ей и сделал приветственное движение рукой. И то и другое носило весьма осторожный характер и было неявным, но не ускользнуло от ее внимания, и она, к моей огромной радости, ответила мне, улыбнувшись и дважды кивнув.
Больше всего мне хотелось тут же выскочить из вагона и помчаться к ней, перепрыгивая на лестнице через ступеньки. Я еще раз вопросительно взглянул на нее, и она тут же показала мне свою радостную улыбку, словно вывесила в честь праздника флаг. Сомнений более не было, я нравлюсь ей, она меня отметила и, возможно, даже благосклонно примет мое ухаживание, будет окрылять меня как утреннее сияние, и я уже был готов лечь ради нее по первому зову на рельсы. Поезд тем временем уже отъехал, я молча попрощался с ней и поехал домой сквозь вечернее великолепие красок, преображавших землю.
Это был прекрасный миг, возможно, один из самых прекрасных в жизни, оставшихся в моей памяти. Все в золотом сиянии смеялось и ликовало, согревало юную душу, и я легко и блаженно парил на радужных крыльях как в раю, наполненном молодыми сердцами. А потом этот миг стал угасать, чего я даже не заметил, умчался и был таков, раньше, чем я осознал его, как и любое другое человеческое счастье.
Но пока во мне только зажглась искра приключения и за тихим ощущением счастья и его скорого прихода последовала череда планов и возрастающее желание их исполнения, но одновременно страх и робость, потому что в любовных делах у меня не было никакого опыта. Два дня прошли в бесплодных раздумьях и были потеряны. Моим желанием было поехать в Верисбюэль, сойти там с поезда и каким-то непонятным образом встретиться с ней. Не питая никаких смелых надежд, я все же думал, что мне удастся осуществить заветное желание — красивая девушка приветливо встретит меня и подарит мне поцелуй. Но стоило мне представить, как это будет, когда я сойду с поезда и уже стою на вокзале, и мне надо идти к ней и что-то говорить, а ее отец и, возможно, мать будут присутствовать при этом, то все это оборачивалось для меня неодолимым препятствием, как гора, и казалось невозможным. Моя уверенность окончательно покинула меня. Ну да, она приветливо кивнула мне и даже улыбнулась, конечно, но что из этого следовало? В конце концов, она могла проделать такое со многими проезжающими мимо, сама невинность, и если я заявлюсь, буду стоять перед ней и желать большего, как это будет выглядеть? Она ведь ничего обо мне не знает, еще меньше, чем я о ней. Разве она виновна в том, что меня обуревают такие желания? Ах, она сделала то, что делает с большим удовольствием — поприветствовала меня с присущей ей любезностью, — а я уже считаю, что могу теперь идти и предъявлять свои требования!