И пока недовольство собой и мысли об одиночестве омрачали, словно тени, чело поэта, в его душе уже начала работать та таинственная сила, которая пыталась придать расплывчатым и туманным картинам его мироощущения нужные контуры и фон, чтобы перевести их в сферу художественного отображения. Пока горестное настроение этого вечера переплавлялось в будущий стих, оно теряло давящую тяжесть и придавало мыслям мятущегося поэта новое направление. Мартин знал, что лишь немногие смогли бы понять в его этом душевном балансе чудовищный перевес таланта художника. Он знал, сколь малым запасом этого дара — возвыситься над обыденным, уничтожить его силой искусства — обладают поэты нашего времени, а уж тем более его соотечественники. И он опять подумал о той единственной, про которую знал, что только она ему под стать.
Элизабет прибыла в Люцерн на другой день еще до полудня. Мартин встретил ее на гостиничной парадной лестнице.
Спустя некоторое время она вышла к столу и заняла место рядом с Мартином.
Кивнув нескольким своим знакомым, он с улыбкой оглядел пеструю компанию, большей частью состоящую из англичан, и она тут же шепнула ему:
— А я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем же?
— Что мы выглядим в этом обществе как две райские птички, оказавшиеся в курятнике.
— Очень удачный образ! И в самом деле, мысль, что это сборище денег и тупости претендует на то, чтобы слыть лучшей частью общества, удручает. Среди них найдутся три или четыре приличных особы, но и они не слишком отесанные. Вообрази, что тебе сегодня вечером пришлось бы играть для них!
— Я жду еще кое-кого, — сообщила Элизабет, когда они встретились ближе к вечеру.
— Знаю, — ответил Мартин. — Но Буркхард не приедет.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам мне сказал. Он не придет.
— Как это вышло?
— Не спрашивай. Но он отказался.
— Просто так? Это на него не похоже.
— Определенно он сделал это без всякого удовольствия.
Мартин решил прекратить разговор и предложил Элизабет прогулку на лодке. Они сели в прелестную маленькую лодку Мартина и медленно поплыли на открытую воду. Когда лодка уже приближалась к Хертенштайну и Люцерн, город белых вилл, исчез из виду, Элизабет спросила:
— Зачем же так далеко? Я думала, мы едем в Трибшен.
— В другой раз, — засмеялся Мартин и направил лодку на середину озера между Бюргенштоком и Веггисом. Один поворот рычага — и мотор заработал сильнее, лодка изящной стрелой понеслась по освещенной солнцем озерной глади.
— Но тогда куда же? — спросила Элизабет.
— Прямо в самую сказку, — прошептал поэт. Его слегка севший от волнения голос прозвучал тепло и необыкновенно живо. — В самое ее сердце, — повторил он и показал рукой на светло-зеленую бухту по другую сторону от Вицнау. — Видишь там красный дом?
— Да, а что это?
— Красный замок любви, куда я везу похищенную мною женщину, которую люблю.
Элизабет побледнела. Молча склонила она свою красивую головку и опустила веки. Шум волн и взгляд мужчины, который она на себе ощущала, наполняли ее каким-то незнакомым, пугающим чувством, словно ее похитил пиратский корабль и увозил на дикий остров любовных утех и отчаяния, где крики страха и вожделения мешались с шумом неумолкающего прибоя. Она резко вздрогнула, когда Мартин коснулся рукой ее лба и волос, в ее непокорной душе жажда наслаждения боролись со упрямым нежеланием подчиниться чужой воле. Лодка быстро скользила по светлому, сверкающему на солнце озеру, прижимаясь к отвесному склону Хамметшванда, резко повернула у мыса, избегая приближения к деревне, не сбавляя хода, пересекла озеро в ширину и тихо подошла к встроенному в каменную стену причалу. Красное шале, освещенное ярким солнцем, пылало окнами, тенистый сад благоухал жасмином и красными настурциями. Медленно, опираясь на руку поэта, Элизабет поднялась по каменным ступенькам в палисадник. У двери дома, прежде чем войти, она обернула бледное лицо к поэту и долго и внимательно смотрела на него доверчивым взглядом. Затем она вошла вместе с Мартином в красиво убранную для приема гостей комнату на нижнем этаже и через миг, содрогаясь, задохнулась с коротким смехом и всхлипыванием в первом страстном объятии любимого мужчины.