— «Вольного рабочего»,— предложил Калинин.
Ваня Тюбетейка положил на стол руки и начал:
Собравшимся стихи пришлись по душе. Затем начались занятия — чтение «Эрфуртской программы».
Руководитель выслушивал суждения членов кружка, ставил отметки.
Больше всего стояло плюсов против «Куста» — знак Калинина. Хорошие отметки получали «Кувшин» — знак Вани Кушникова — и «Перо», невысокий белолицый юноша Антоша из конторы.
…Руководители кружка менялись. К молодым рабочим пришла фельдшерица Юлия Попова в строгой кофточке, с густой тёмно-русой косой до пояса. Она повела занятие остро, весело. Рассказала, что делалось за границей: в Англии, Франции, Германии. Рассказала о Марксе, Энгельсе. Слушать её было интересно.
Но занятия политического кружка однажды прервались. В городе начались волнения студентов, и Юлию арестовали.
Кружковцы решили: будем заниматься самостоятельно.
— Выбирайте старшего,— предложил Дронов.
Когда стал вопрос о старшем, все посмотрели на Мишу Калинина. Хотя он и молод, но знания имеет, житейского опыта понабрался и в кружке шёл первым.
Так на Путиловском заводе родилась политическая группа из смелых и отважных борцов за рабочее, революционное дело, которой стал руководить Михаил Иванович Калинин.
Огнёвки
Огнёвка — это небольшая бабочка. Порхает она туда-сюда, отыскивает распустившийся цветок и пьёт нектар из его венчика.
Когда из «Союза борьбы» пришло указание готовиться ко дню Первого мая, с Путиловского запросили:
— Будут огнёвки?
Им ответили:
— Огнёвки будут. Сделайте так, чтобы эти «весенние бабочки» разлетелись по всем мастерским.
Михаил Калинин сказал членам своего кружка:
— Надо нам выходить за рамки кружковой работы. Рабочие недовольны условиями труда, штрафами, недовольны мастерами, которые унижают и оскорбляют их. В праздник Первое мая проявим себя. Огнёвки нам надо суметь раздать так, чтобы все они, как драгоценные зерна, попали на всхожую почву. Распространим их среди рабочих и постараемся не угодить в руки охранников.
На очередном занятии кружка Ваня Кушников учил товарищей.
— Листовки надо бросать с верхних переходов, с кранов, с антресолей,— говорил он, собирая нарезанную бумагу, и уравнивая её края.
Затем он снова занёс листовки над головой, взмахнул, и бумажки, словно бабочки, разлетелись в разные стороны.
— А теперь вы по очереди,— предложил Ваня товарищам.
У одних получалось хорошо, у других хуже. Но всех поразил своей ловкостью молодой здоровяк рабочий из кузницы, Василий. В политическом кружке он не состоял, но за рабочих заступался, прохватывая мастера Гайдаша и смотрителя Чача в злых и остроумных частушках. Поэтому товарищи ему доверяли.
— Что я, без понятия, что ли! Аль кровь во мне другая? Будут пытать, вытерплю — у горна закалился…— принимая у Калинина большую пачку листовок, сказал он.
Думали, Василий ушёл к паровозникам или судостроителям, а он разгуливал на базаре. Познакомился там с какой-то торговкой варёной печёнки и лёгкого.
— Эх, тётя, товар не знаешь, где сбыть? Шла бы к заводским воротам. Рабочие выйдут на полдник, сразу всё разберут.
— Да где же это, родной?
— Пойдём, укажу. Только не жадничай, цену сбавь. Как звать-то?
— Матрёной.
Он помог тётке перенести покрытый платком чугунок и посадил её на скамейку невдалеке от проходной.
— Только вот что, Матрена, печёнку и лёгкие надо завёртывать в бумагу. Появится санитарный врач, может запретить торговлю.
— Где же мне набрать бумаги? Выходит, зря, касатик, ты обо мне пёкся. Прогонит меня санитарный…
— Не бойся, с бумагой я тебе помогу.
Василий достал из-за пазухи пачку огнёвок, показал, как нужно завёртывать чистой стороной, и пошёл по мастерским: «У ворот дешёвая печёнка! Торопитесь, а то кончится…»
А торговка Матрёна, осмелев, кричала:
— Ой, печёнка лакома, на базаре плакала! Сюда пришла — своих нашла… На пятак — два кома!
Матрёна быстро сбыла весь товар, а с ним ушли и листовки. Разохотившись, она и на другой день пришла сюда с чугуном. Но её тут же забрали стражники.
В участке полицейский пристав, топая ногами, кричал: