Долго Алёша колебался, прежде чем решиться поговорить с Председателем ВЦИКа Михаилом Ивановичем Калининым один на один, выложить ему своё горе.
«Все идут к нему с прошениями да жалобами, ну и я пойду,— думал он.— Как приедет погостить в свою деревню и пойду».
Увидели Алёшу в палисаднике, в кустах, босоногим, в длинных заплатанных штанах, без фуражки.
— Ты что тут делаешь?
— Ожидаю.
— Кого ожидаешь?
— Его.
Все поняли, что парнишке нужен Михаил Иванович. Тот только что с дороги умылся, почистился, на открытой террасе с родными чай пил.
— Ну, заходи, мальчик, заходи,— приглашает Михаил Иванович.— Чей же ты, откуда?
— Из Хрипелева. Алёша Сысоев. Я с жалобой на мамку. Она мне гармонь не даёт.
— Вот тебе и на! — Михаил Иванович поставил стакан на блюдце, засмеялся.— Почему же она тебе гармонь не даёт?
— Говорит: «Мал, изломаешь». Только я бы берёг…
— А может, и правда подождать, когда подрастёшь?
— Подождал бы, да не ждётся.— Подойдя поближе к Калинину, Алеша понизил голос: — Играть-то я уже научился.
— Как же?
— Мамка уйдёт в поле или на гумно к риге, я гармонь-то выну из сундука и учусь. А как увижу, она возвращается, опять гармонь спрячу.
— Один в доме-то?
— Нет, у меня сестрёнки — Манька и Дуняшка. Я им по леденцу даю, чтобы молчали.
— Ну и ловок, Алёша! А если мать меня не послушает?
— Послушает. Как бы тятька был жив, дал бы гармонь, а то помер,— голос у Алёши осёкся, задрожал, на глаза навернулись слезы.
Михаил Иванович отечески прижал Алёшу к себе и сказал:
— Придётся за тебя заступиться.
…Вскоре Михаилу Ивановичу потребовалось быть в деревне Хрипелеве. Тамошние крестьяне перемеряли землю и перессорились. Земли мало, а людей много. Поехали за Калининым, просили его рассудить.
Пока выносили стол и скамейки, пока народ готовился к сходке, Михаил Иванович вспомнил об Алёше Сысоеве.
Мать Алёши, увидав входящего в дом гостя, переполошилась:
— Ой, Михаил Иванович, как же это вы ко мне зашли? Да куда же мне вас сажать, чем потчевать?
— Потчевать ничем не надо, Ольга Васильевна. Жалоба вот на вас поступила: сыну гармонь не даёте.
Ольга Васильевна всплеснула руками.
— Батюшки мои! Да неужто мой Алёшка был у вас? Я думала, он посмеялся, когда грозил мне. Говорил: «Мамка, пожалоблюсь Калинину». Вот и пожалобился.— Она шумно вздохнула.— Берегу я гармонь. Только что и осталось от мужа. Ну, хоть бы играть-то Алёша умел…
— Как знать, Ольга Васильевна. Может, он и умеет.
— Конечно, умею,— подал голос Алёша из-за ситцевой занавески.
— Помолчи,— остановила его мать.— Когда взрослые говорят, держи язык за зубами…
Михаил Иванович спросил:
— Что с мужем-то?
— Помер.
— Отчего же?
— Простудился. Воспалились лёгкие. Оставил полон дом сирот.
С полатей свесились две золотистые головки девочек. У той и другой ресницы длинные, как у Алёши.
— Землю-то у нас по едокам делят.— сказала Ольга Васильевна.— Нас четверо, а считают трое. Дочки-то у меня близнецы, вот и посчитали двух за одну.
— Как же это?
— А вот так.
— Это домыслы кулаков. Заступлюсь я за вас на основе советского закона,— пообещал Михаил Иванович.
Тем временем Алёша, за занавеской, достал из сундука гармонь и заиграл. Заиграл чётко, уверенно перебирая лады.
Ольга Васильевна насторожилась, замерла. Затем лицо её озарилось радостью.
— Батюшки мои, когда же он научился-то? Играет, как отец. Ну, как отец!
И вдруг по чистому, белому лицу её потекли слёзы.
Михаил Иванович бесшумно встал с лавки и, опираясь на палку, пошёл на деревенскую сходку.
Рюшки
Городки Михаил Иванович Калинин называл по-старинному — «рюшки». Любил в них поиграть. Когда приезжал в субботу или воскресенье на дачу — местечко Узкое — отдохнуть с семьёй, на час, два выйдет проведать рабочих пригородного хозяйства.
А те уже поджидают его.
— Сыграем, что ли, Михаил Иванович?
— Играть не устать, не ушло бы дело!
— Всех дел не переделаете, сегодня воскресенье. К тому же биты хорошие: из берёзы, прямы, гладки, увесисты.
Михаил Иванович вешает пиджак на сучок придорожной липы, закатывает рукава рубашки и встаёт на исходный рубеж, говоря:
— Рюшки я ещё в детстве любил. Бывало, в деревне Верхняя Троица пуще меня никто не играл.