— Может, ещё послать телеграмму, Мария Васильевна? — спросил он.
— Посылай не посылай, вряд ли приедет. Пешком не сунешься, и на лошадях по такому снегу не проехать.
Мело четвёртые сутки. По краю деревни, у прясел и огородов, косогоры стали, что башни. А ветер, гуляя по полям и гумнам, всё усиливался. Но как ни лютовал ветер, как ни слепила глаза метель, Михаил Иванович приехал.
Приехал на аэросанях.
Машина эта, окутанная облаком снежной пыли, появилась на улице, как упавшая с неба огромная птица. В башлыках, в валенках с чужой ноги, в материных полушалках, обминая сугробы, не замедлили нагрянуть к дому Калинина ребята.
Михаил Иванович в шубе и ушанке пожимал руку соседу.
— Спасибо, мать мою не оставляете.
— Как можно больную оставлять? — ответил Моронов.— Погода-то задурила, чистый ад.
— Да уж задурила. Кабы только мело, а то жжёт и колет…
— Машина эта не уместится на вашем дворе, Михаил Иванович, ставьте на мой,— предложил Моронов.
— Спасибо.
Коренастый неторопливый дядька — водитель аэросаней, в меховой тужурке, кожаном шлеме, в унтах,— закурил с подошедшими крестьянами, поделившись лёгким табачком.
— Ну и сани, как в сказке! — оглядывая широкие лыжи аэросаней, восхищались мужики.
— Сто километров в час покрывают,— похвалил водитель.
Передав матери лекарство и гостинцы, посидев у её постели, Калинин пригласил в дом односельчан. А где взрослые, там и дети. Ребятам Михаил Иванович роздал конфеты, печенье.
Самовар вновь доливали и доливали, подкладывали горячих углей.
Ночью пурга унялась. Небо посветлело, проступили звезды. Перед восходом солнца снег окрасился багрянцем.
Михаил Иванович встал рано, чтобы побродить, полюбоваться зимней красой. Хозяйки, шедшие за водой, видели его на крутом заснеженном берегу Медведицы, на перекрёстке дорог в Тетьково и Посады. Шёл он с палочкой в руке, постоял, высоко подняв голову, на опушке соснового бора, искрившегося блёстками инея.
Возвратился Михаил Иванович порозовевший, довольный.
Водитель спросил:
— Что на улице делается, Михаил Иванович?
— Что делается: мороз невелик, а стоять не велит. Так-то вот… Готовьте машину.
Водитель пошёл выводить аэросани. Скоро он вернулся за рукавицами и сказал:
— Ничего не могу поделать с детворой, Михаил Иванович. Одолели. Двоих из кузова высажу — трое влезут. Какая-то саранча!
— Ну что же, голубчик, сельские ребята машину такую видят впервые, вот и дивятся. Так вам от них не отделаться.
— А как же?
— Известно как.
— Времени-то у нас в обрез.— Водитель взглянул на ручные часы.
— На перепутье в Кимрах убавим стоянку, а уважить их нужно. Развернитесь, сделайте в поле колечко…
Водитель, не садясь за стол, выпил стакан горячего чая и пошёл запускать мотор. Слышно было, как взревел пропеллер. Сани вздрогнули и затряслись. Думал водитель, ребята испугаются, повыскакивают, а они оказались не из робкого десятка: сжались, дрожат, а из саней не вылезают. У кого шея закутана, а у кого и голая. Водитель укрыл ребят пологом по самые красные носы.
За околицей, на просторе сделали не одно, а два колечка. У ребят дух захватило. Затем водитель провёл аэросани вдоль всей деревни и подрулил к крыльцу дома.
Михаил Иванович стоял уже наготове. Протирая стекла очков, любовался детворой, посмеивался.
Ещё раз попрощавшись с матерью и пообещав односельчанам приехать летом, он запахнул шубу и сел в сани. Машина, как живая, встрепенулась, вмиг набрала бешеную скорость и унеслась в снежном вихре. На чистом снегу остался только след лыж.
В грозу
Дело было близко к осени, но стояло ещё хорошее тепло, и грозы не унимались. Что ни день, то к вечеру соберутся невесть откуда дождевые тучи, засверкает молния и разразится гром. Вот в такой грозовой вечер однажды и пришлось Михаилу Ивановичу Калинину из Верхней Троицы отправляться в Кашино, к поезду.
Ехал он на лошадях Тетьковского дома отдыха. Отвозил его на станцию быстрый, расторопный конюх Егор Кузьмич. Калинин любил с ним ездить: в дороге можно поговорить о том, о сём, и ездовой он надёжный. Тридцать километров по плохой дороге проехать — дело не шуточное. А тут ещё и гроза.
Покачиваясь, сидели они плечом к плечу, покрытые одним рядном.
— Придётся, Михаил Иванович, свернуть в Почапки, а не то в Мерлине переждать.