— Так плохо? — спросила Джоан.
— Хуже не бывает, — простонал он. — Ты уж меня извини. Не пойму, в чем дело.
— Тебя тошнит?
— Нет, это другое… — Ему было трудно говорить. — Какой-то спазм.
— Вверху или внизу?
— Посередине.
— Из-за чего это? Может, каштаны?
— Нет. Думаю, это потому, что мы с тобой здесь, так далеко, и не знаем… зачем.
— Может, вернемся в отель?
— Да, мне лучше прилечь.
— Поедем на такси?
— Они меня надуют.
— Ничего страшного.
— Я не знаю… наш адрес.
— Попробуем разобраться. Там рядом большой фонтан. Я посмотрю, как будет по-итальянски «фонтан».
— В Риме… полно… фонтанов.
— Ричард, ты, случайно, не для меня стараешься?
Он не удержался от смеха: очередное свидетельство ее ума.
— Разве что неосознанно. Это как-то связано со всеми этими чаевыми… Платишь и платишь! Невероятно, но это вызывает настоящую боль.
— Ты можешь идти?
— Конечно. Дай мне руку.
— Взять у тебя коробку?
— Нет. Не беспокойся, милая, это от нервов. Со мной так бывало… в детстве. А потом я стал… смелее.
Они спустились к оживленной, забитой машинами улице. Во всех такси, которые они пытались остановить, торчали над задними сиденьями головы, и машины проносились мимо. Они перешли через виа дей Фори Империали и попытались добраться по переплетению улиц до знакомой территории с фонтаном, американским баром, обувным магазином и своим отелем. По пути им попался рынок, где торговали красочной снедью. Под полосатыми козырьками громоздились гирлянды колбас, на мостовой возлежали снопы салата. Ричард шагал, как стреноженный, словно боль у него внутри была хрупкой ценностью, и прижимал руку к животу, от этого ему становилось легче. Дождь и Джоан, из-за которых это в какой-то мере и произошло, теперь, наоборот, облегчали его недомогание. Джоан еще и помогала ему идти. Дождь был его маскировкой, кое-как прятал его от прохожих и от него самого, от этого боль тоже отпускала. Он с трудом преодолевал подъемы по пути и почти с таким же трудом спуски. Особенно тяжелый подъем подстерегал их у Банка Италии. Дождь перестал. Боль, проникшая во все уголки грудной клетки, теперь вооружилась ножом, чтобы вырваться наружу. Они вышли на виа Национале в нескольких кварталах от отеля. Магазины были открыты, фонтан вдалеке бездействовал. Ему казалось, что он вот-вот опрокинется навзничь, его сознание походило на веточку, отросшую от ствола, но не способную определить, в какую сторону ей тянуться. После каждой пробы веточка становилась все тоньше и должна была вскоре попросту растаять в воздухе. В гостиничном номере он улегся на свою кровать, укрылся пальто, поджал колени и уснул.
Когда, спустя час, он проснулся, все уже было по-другому. Боль прошла. Джоан лежала на кровати и читала путеводитель. Он повернулся на другой бок и как будто снова увидел ее в холодном библиотечном свете, как в первый раз; он, правда, знал, что с тех пор они поселились вместе.
— Все прошло, — сообщил он ей.
— Ты шутишь? Я уже приготовилась вызвать врача и везти тебя в больницу.
— Нет, дело совсем в другом. Я знал, что это такое. Это нервное.
— Ты так побелел!
— Слишком много всего собралось в одной точке. Думаю, меня вогнал в депрессию Форум. Здесь многовато прошлого. Все это так сложно! А тут еще эти жмущие башмаки…
— Это Рим, дорогой. Здесь полагается испытывать счастье.
— Теперь я его испытываю. Идем, ты, наверное, проголодалась. Давай пообедаем.
— Правда? Ты уверен?
— Уверен. Все прошло.
Так оно и было. Вернее, оставалось еще уютное чувство теплого недомогания, но оно померкло от первого же кусочка миланской салями. Маплы снова предприняли прогулку по Риму, и там, в этом городе ступеней, скользящих разворачивающихся перспектив, поверхностей цвета сепии и розовой охры с несчетными окнами, таких огромных зданий, что, находясь в них, чувствуешь себя на улице, пара рассталась. Не физически — они почти не выпускали друг друга из виду. И, тем не менее, расставание наконец произошло. Оба знали это. Снова, как в дни ухаживания, они были вежливы, веселы, сдержанны друг с другом. Их брак лишился корней, словно перезрелая лоза с зарывшимся в землю стеблем, которую рубит на заре старый виноградарь. Так, расставшимися, они брели рука об руку по внешне нерушимым кварталам, через разные стили и времена. Как-то раз она повернулась к нему и произнесла: «Дорогой, я знаю, в чем наша проблема. Я — классицизм, ты — барокко». Они делали покупки, смотрели достопримечательности, спали, ели. Сидя напротив нее в последнем из вереницы ресторанов, этих оазисов со скатертями и винами, помогавших им продержаться в эти элегические дни, Ричард увидел, что Джоан счастлива. Ее лицо, расставшееся с напряжением надежды, разгладилось, жесты приобрели порхающую иронию молодости; она стала до исступления внимательной ко всему вокруг. И ее голос, когда она наклонялась к нему, чтобы шепотом поделиться своим мнением о женщине и о красавчике мужчине за одним из столиков, был стремителен, словно выгибалось тугой дугой, вырвавшись на свободу, само ее дыхание. Она была счастлива, и он, ревнуя ее к этому счастью, снова заколебался, стоит ли им расставаться.