— Как концерт? — спросил он.
— Отлично! — ответили сзади.
— Так себе, — возразили оттуда же.
— Хорошо, — заключил Дикки, умеренный по характеру и настолько разумный, что в детстве от неразумности мира у него болели голова и живот, даже случалась рвота. Когда у второго темного дома был высажен последний друг, сын выпалил:
— Папа, я подыхаю от сенной лихорадки! День напролет кошу матушку-траву!
— У нас еще остались капли?
— Прошлым летом они совсем не помогали.
— Может, сейчас помогут? — Ричард развернулся на пустой улице. Путь домой занял несколько минут. Черная гора теперь норовила заткнуть ему горло.
— Ричард… — начал он и почувствовал, как съехавший вниз на сиденье, трущий глаза сын сразу подобрался, уловив в тоне отца неладное. — Я приехал за тобой не только чтобы облегчить тебе жизнь. Дело в том, что у нас с мамой есть для тебя новость. Ты крепкий парень, ты выдержишь. Новость грустная.
— Все нормально, — сказал сын тихо, но без колебания, словно напружинившись.
Ричард боялся, что его снова начнут душить слезы, но мужество сына стало ему примером, и он нашел силы, чтобы добавить голосу твердости.
— Новость грустная, но не трагическая, по крайней мере для тебя. Она не должна оказать практического влияния на твою жизнь, хотя эмоционально наверняка подействует. Ты продолжишь работать, а в сентябре вернешься в школу. Мы с твоей мамой гордимся тем, как ты вступаешь в жизнь, и совсем не хотим этому помешать.
— Ага, — бросил сын как ни в чем не бывало, садясь прямо. Они свернули за угол. Церковь, которую они посещали нерегулярно, громоздилась неподалеку, словно выпотрошенный форт. За лужайкой стоял дом женщины, на которой Ричард собирался жениться, в окне ее спальни горел свет.
— Мы с твоей мамой решили разъехаться, — сказал он. — На лето. Никаких юридических шагов, это еще не развод. Посмотрим, как все будет. Уже несколько лет мы не делаем друг для друга всего, что нужно для взаимного счастья. Ты это чувствовал?
— Нет, — сказал сын. Честный, неэмоциональный ответ, как «да» или «нет» на экзамене.
Довольный фактической стороной дела, Ричард стал пространно излагать подробности. У него квартира неподалеку, он всегда доступен, они договорились, что будут поочередно проводить с детьми каникулы, больше мобильности и разнообразия летом — достоинство новой ситуации для детей. Дикки внимательно слушал.
— Остальные знают?
— Да.
— Как они к этому отнеслись?
— Девочки — совершенно спокойно. Джон стал куролесить, кричал, съел сигарету, бросил в салат салфетку, признался мне, что ненавидит школу.
— Неужели? — удивился брат Джона.
— Представь себе! Школа волнует его гораздо больше, чем мы с мамой. Он выговорился, и ему полегчало.
— Неужели? — Повторение стало первым признаком его ошеломления.
— Да, Дикки. Я хочу кое в чем тебе признаться. Тот час, который я провел, дожидаясь твоего поезда, был худшим в моей жизни. Я чувствовал себя отвратительно, отвратительно. Мой отец умер бы, но так бы со мной не поступил.
Ему невероятно полегчало от этой речи: свою черную гору он свалил на сына. Вот они и дома. Стремительно двигаясь в темноте, Дикки вылез из машины и пересек освещенную кухню.
— Хочешь стакан молока, еще чего-нибудь? — окликнул его Ричард.
— Нет, спасибо.
— Хочешь, мы позвоним утром тебе на работу и скажем, что ты приболел?
— Нет, все в порядке, — тихо донеслось от его двери. Ричард ждал сильного хлопка, но дверь затворилась почти бесшумно. Тошнотворный звук.
Джоан провалилась в первое глубокое ущелье сна и никак не могла проснуться. Ричарду пришлось повторить:
— Я ему сказал.
— А что он?
— Собственно, ничего. Может, сходишь и пожелаешь ему спокойной ночи? Пожалуйста!
Она пошла, не надев халата. Он медленно разделся, натянул пижаму, поплелся по коридору. Дикки уже улегся, Джоан сидела с ним рядом, из радиоприемника у его изголовья чуть слышно звучала музыка. Когда она встала, невесть откуда взявшийся свет — луна? — очертил контуры ее тела сквозь ночную рубашку. Ричард сел на нагретое женой место на узком матрасе сына.
— Хочешь оставить радио включенным?
— Как всегда.
— Оно не помешает тебе уснуть? Мне помешало бы.
— Нет.
— Хочешь спать?
— Ага.
— Ну и хорошо. Ты уверен, что захочешь встать и идти на работу? У тебя выдалась непростая ночка.
— Захочу. Меня там ждут.
Только этой зимой он узнал в школе, что продление бодрствования совместимо с жизнью. В раннем детстве он спал так неподвижно, так сладко, что это тревожило его нянек. Подрастая, он все равно часто ложился спать раньше остальных троих детей. Даже теперь его могло сморить перед телевизором, и он ронял голову, раскинув загорелые волосатые ноги.