Как-то приезжал в Москву потомок прежнего хозяина дома — Н. В. Солдатенков, живущий ныне в Париже. Ходил по дому долго, внимательнейшим образом осматривал все и очень остался доволен. Объяснялся на родном языке и говорил, как подобает русскому человеку. Не растерялись, не усохли корни в семье. Потом прислал открытку, где снова и снова благодарил за бережное, хозяйское отношение к дому.
О самом же Козьме Солдатенкове необходимо сказать, что был он не просто купец, владевший самыми крупными мясными рядами в Москве, — вот здесь под боком, на этой улице — потому и назвали ее Мясницкой. Козьма Терентьевич был еще и одним из крупнейших в Москве, а значит, и в России книгоиздателем.
Он первым выпустил сборники стихотворений Огарева, Некрасова, многотомное собрание сочинений Белинского и многих других творцов, составляющих гордость России. А еще в этом доме он собрал прекрасную картинную галерею, отошедшую потом к Третьяковке. Великолепная библиотека из этого особнячка переселилась в Румянцевскую, которая потом почему-то называлась Библиотекой имени Ленина, а теперь стала, наконец, Государственной библиотекой. Так что следы Козьмы Солдатенкова не растерялись и не стерлись со временем.
Последний путь вождя последним не был
В то раннее утро перед школой я еще спал. Проснулся оттого, что на лицо упало что-то горячее, влажное. Незнакомым голосом, склонившись надо мной, бабушка проговорила: «Вставай, умер Сталин…» Она плакала.
В школе, несмотря на ранний час, было полно людей, стояли группами, тихо говорили. Помню, услышал: «А кто будет вместо него?..» Большинство же молчало в полной растерянности.
Так начинался холодный март 1953 года.
Во всей нашей истории не было правителя, которого бы так — всенародно оплакивали. В день похорон дороги в Москву перекрыли, на вокзалах приезжих останавливали и проверяли документы, но все равно столицу заполонил приезжий люд: каждый считал своим долгом проститься с усопшим вождем.
Это нам так казалось — что каждый. Мы не знали еще, что гораздо больше людей его проклинали.
Всем классом — по два, по три-четыре человека — мы ринулись прорываться на похороны. Центр оцепили, но оставались проходы, через которые можно было проникнуть к центральным улицам. Милиция нас не пустила, конечно. Тогда дворами, чужими и незнакомыми, мы попытались попасть ближе к улице Горького, по которой двигался основной поток к Дому Союзов, где Он лежал.
Чаще всего мы, как в лабиринте, оказывались в тупиках и, когда уже устали из них выпутываться, пошли кратчайшим путем: через навесные пожарные лестницы поднимались на крыши домов, а с них, с другой стороны, спускались. В конце концов я оказался в одном из переулков у Тверского бульвара и уже видел страшную в своем молчании толпу, медленно стекающую вниз по улице Горького. Надо было только проскочить меж лошадей конной милиции, проскочить сквозь оцепление по маршруту толпы — и раствориться в потоке.
Но было страшно: лошади стояли почти вплотную друг к другу, топтались на месте. Однако вслед за более смелым товарищем прорвался в толпу и я.
Только потом мы узнали, что много народу было затоптано и задавлено. Узнали по слухам, по разговорам вполголоса и отказывались верить. Потому что считали: это «контра» плодит злобные толки.
Потом вождя положили рядом с другим вождем, с которым тоже всенародно прощались, на Мавзолее рядом с именем Ленина появилось имя его, а мы стали осматриваться и привыкать к самостоятельной жизни.
Сталин прошел свой последний путь, угомонился в стеклянном гробу, и никто не ведал тогда, что его дорога к этому месту упокоения не станет последней. Уже шуршал листами доклада на XX съезде партии Никита Хрущев, и собирался покинуть стены родной школы Владимир Поршнев, которому тоже суждено сыграть историческую роль в загробной жизни вождя.
Он жил в городе Данилове Ярославской области, не помышляя о своей исторической роли, которую ему доведется сыграть. В числе приблизительно четырехсот новобранцев его определили в Отдельный полк специального назначения по охране Кремля. Командир полка Ф. Т. Конев подчинялся только председателю КГБ и коменданту Кремля. Проверка новобранцев велась всесторонне и строго. Прежде всего не брали никого из областей, которые во время войны были оккупированы немцами: и в самом деле, не затесалась бы «контра». Проверяли и предков — вплоть до дедов и бабок. И мышь зловредная не проскользнула бы.