ТЕНЬ
Тридцать лет прошло с той очной ставки. Тогда я впервые догадался, что зло отбрасывает тень. Был я самоуверен, ибо считал, что способен различить зло в шаге от его тени. Хорошо еще, что все сложилось именно так, а не иначе — трудно бы мне пришлось. Хотя и без того было не сладко — допросы ночи напролет, резиновые дубинки, удары сапогами в живот…
Один из полицейских расхаживал из угла в угол, второй — устроился за столом, а третий прислонился к батарее парового отопления. Я из последних сил старался держаться на распухших после побоев ногах — не хотелось, чтобы с полу поднимали пинками. Настенные часы показывали два часа ночи, трое полицейских продолжали задавать одни и те же вопросы, упорно связывая их с незнакомым мне Йочко. Кто такой был этот Йочко — и по сей день не знаю. Не удивлюсь, если он впоследствии погиб «при попытке к бегству» или был выпущен из полиции и где-то затерялся. Но и теперь, как бы он ни изменился, я бы узнал его, да и тех полицейских молодчиков тоже. Ведь он был тенью зла, а они — самое зло.
По мнению допрашивающих, Йочко был моим соучастником. Поэтому меня и не оставляли в покое ни днем, ни ночью. Задав последний из постоянно повторявшихся вопросов, они возвращались к первому, и все начиналось сначала. Я отвечал автоматически, думая о своем, хотя и это касалось допроса. «Почему они так упорно возвращаются к вопросу об этом Йочко? Наверное, убеждены, что находятся на верном пути. Значит, располагают данными. Но какими?»
Мозг полицейского устроен по-особому. С одной стороны, полицейский может быть изобретательным, а с другой — непроходимо тупым. Вот только мне непонятно было, с какой из двух разновидностей я имею дело. Ждать можно было чего угодно. Больше всего меня пугала их самоуверенность. У того, что ходил из угла в угол, с лица не сходила угрожающая ухмылка. Сидевший за столом, в отличие от предыдущих ночей, ни разу не брался за дубинку с надписью «от меня секретов нет», а лишь время от времени рассеянно напевал: «Ах, Ганка, Ганка…» А примостившийся у батареи многозначительно крутил на пальце тонкую цепочку.
Каждую минуту я ожидал обвала висевшего надо мной груза неизвестности. Так вскоре и случилось. Первый полицейский внезапно остановился и «в последний раз» спросил, что я могу сообщить о Йочко. Я молчал: надоело повторять одно и то же. Тогда сидевший за столом пригрозил мне очной ставкой. Угроза не осталась пустыми словами — веснушчатый охранник ввел какого-то парня.
Вид у него был страшный: одежда давно превратилась в лохмотья, ступни ног деформированы, в валявшихся грязных волосах — засохшие сгустки крови. Но не это было самым ужасным. Юноша заискивал перед полицейскими с невиданным старанием, угодливая улыбка, казалось, навсегда застыла на его губах. Было заметно, что, если потребуется, он пойдет на все: будет петь колыбельные песни своим мучителям, называть их нежными именами, прославлять резиновую дубинку как величайшее счастье.
Я попытался отгадать, за что его арестовали. Быть может, он член РМС, или арестован «по подозрению», или просто жертва доноса. Несомненно одно — это был Йочко. Я постарался перехватить его взгляд, но он не сводил глаз с полицейских. Это придавало им еще большую уверенность. Вели они себя как боги, достигшие верховного могущества. Я старался не обращать на них внимания, дожидаясь, что последует дальше. И дождался.
Последовал вопрос, заданный победоносным тоном: может быть, я, наконец, «хоть что-то» вспомнил? Происходящее казалось бессмысленным, что на какое-то мгновенье я растерялся, не зная, ни что ответить, ни как вести себя. Поведение мое истолковали как признак подавленности. Полицейские-сидевший за столом и примостившийся на батарее — в ожидании ответа подались вперед, первый перестал напевать себе под нос, а второй оставил цепочку в покое.
Оценив важность момента, стоявший рядом со мной полицейский подозвал Йочко. Тот приблизился, согнувшись в подобострастном поклоне. Полицейский сначала ударил его по шее, а потом призвал «вывести меня на чистую воду, иначе»… Юноша сжался от страха и, казалось, стал меньше ростом. Наконец наши взгляды встретились — глаза у него были пустые, как у мертвеца. Затем он припомнил мне какую-то взрывчатку, которую якобы получил от меня с просьбой спрятать на несколько дней, пока я не подыщу более безопасное место.
Я начинал понимать: полицейские сами подбросили ему эту выдумку. И он «раскололся», чтобы избежать пыток. Я посоветовал ему не возводить напраслину, объяснив, что если она и поможет ему избежать побоев, зато наверняка приведет на виселицу.
Такой поворот не устраивал полицейских. Это могло сбить Йочко с толку. Чтобы предотвратить нежелательное развитие событий, стоявший рядом полицейский приказал мне молчать. Затем заорал на юношу и неожиданно ударил меня по лицу. Передо мной все поплыло. Двое других тоже подскочили ко мне. Последовал приказ обработать меня «по-человечески». Йочко набросился на меня с кулаками. Во мне поднялось жгучее чувство боли, и обиды, и гнева. Еще немного, и я бы плюнул ему в лицо. Но что-то остановило меня — у него не было лица. Его обезобразили и обезличили. Это был уже не Йочко, а «ничто», с пустыми, мучительно пустыми глазами.
Именно тогда я понял, что у зла есть тень! Мгновеньем позже, под градом кулачных ударов, я увидел лица полицейских. Они торжествовали — еще бы, коммунист избивает коммуниста! Собрав силы, я оттолкнул юношу и плюнул в их рожи. Это спутало весь зловещий сценарий. Пострадавшие окаменели, им даже ни пришло в голову утереться. Этим занялся Йочко. Но на сей раз его раболепные поклоны и угодливая улыбка пришлись не к месту. Они его просто вышвырнули вон.
Тогда мне показалось, \что очная ставка закончилась по существу — я плюнул в рожу злу, а не его тени. Однако впоследствии мне не раз еще приходилось встречаться с тенью. Все не так просто. Во время той очной ставки она простиралась всего-навсего от полицейских до Йочко. А ведь и те трое были всего лишь частью тени зла — не больше. Где же крылось зло? Думаю, мне так никогда и не удалось добраться до него. Я всегда сталкивался с его тенью.
За мою дерзость полицейские отплатили сполна. Да иначе и быть не могло — тень зла есть нечто осязаемое, почти как самое зло.
КОРОЛИ
От нечего делать я стал перечитывать надписи на стенах: «Палачи, вам не сломить меня!», «И будет день!», «Товарищи, отомстите за меня!», «Смерть фашизму!», «Вставай, проклятьем заклейменный!»…
Но надпись «Друмо» встречалась повсюду, взгляд так и наталкивался на нее. Мне не приходилось встречать такого имени, и поэтому я старался представить, как может выглядеть его обладатель. Очевидно, речь шла о важном лице, раз столько рук пожелало увековечить это имя.
Размышления мои прервал охранник в изношенной одежде, доставивший в камеру нового арестанта и затем тщательно заперевший дверь на замок. Я обрадовался — после долгих дней одиночества наконец-то будет с кем перекинуться словом. Но новенький повел себя не слишком дружелюбно: он прищурил косившие глазки, скривил толстые губы и вместо приветствия спросил:
— Политика?
— Политика, — ответил я в его стиле, — а у тебя?
— У меня-то? — растягивая губы в ухмылке, переспросил арестант и, заметив в углу половинку кирпича, подложил под себя, уселся и только тогда представился. — А я — Илюшка!
— Очень приятно, — улыбнулся я, — как раз вовремя прибыл.
Илюшка тоже улыбнулся, но язвительно.
— Удивляюсь вам, политическим! Мы-то хоть по карманам шарим, кое-чего добываем. Полиция лупит нас, так ведь есть за что! А вы из-за чего страдаете? Бестолочи вы!
Я не пытался убедить его в противном, зная, что это бессмысленно. Да и никогда не считал себя вправе сразу же отвергать чужое мнение, поэтому сделал вид, что ничего не понял, и стал рассматривать стены. На глаза попалась еще одна надпись «Друмо». Мне подумалось, что это подходящий случай сменить тему разговора. Указывая рукой на одну из надписей, полюбопытствовал: