Я уходил от Кондрашиных с мыслью о том, в каком неоплатном долгу мы у животных и если иногда делаем им добро, то это лишь ничтожная часть нашего искупления вины перед ними. Даже чувства мы берем у них! Даже саму жизнь! Утверждать сострадание к живому требует наше достоинство и честь. Сколько мы берем у них — и сколько даем! На память приходили слова Альберта Швейцера — признание и одновременно призыв к состраданию, сочувствию: «…снова и снова человек оказывается в таком положении, когда сохранить свою жизнь он может только за счет жизни живых существ. Но если его коснулось высокое этическое чувство Благоговения перед Жизнью — тогда он вредит живому или уничтожает его только по необходимости, если не может избежать этого, но ни в коем случае не из-за безрассудства. И пока он свободен, он пользуется любой возможностью, чтобы испытать блаженство, которое дается тому, кто помогает жизни и отвращает от нее мучения и смерть».
А она все ждет
— Майя Викторовна, милая, вас Вагина беспокоит. Вы уж извините, пожалуйста…
Знакомый голос. Она могла бы не называть себя. Сколько еще будет звонить! Право, никакого терпения не хватит…
…В клуб приходит много всякого народа, и ни у кого не вызвало особого интереса, никто не удивился, когда пришла худенькая пожилая женщина, очень стеснительная, с девичьим голоском. До этого она звонила в клуб, говорила, что ей нужно отдать собаку. Как раз приехали пограничники, она привела, собака понравилась. Кобель-овчарка, три года, возраст и кондиции самые подходящие. Тощеват немного, ну да это не всегда недостаток: люди тоже бывают жилистые и выносливые. После хозяйка расскажет, что еще за неделю до отъезда, вернее, до того дня, на какой был назначен отъезд, пес отказался от еды, погрустнел и всю неделю был такой. Может, передалось настроение хозяйки, может… Тогда, наверное, и спал в теле. Кормили его хорошо.
Настал день отправки, вызвали вожатого, а она — женщина с собакой — не пришла. Вышла неприятность, даже скандал: зачем зря вызывали.
Месяца через два она снова позвонила. И опять, как по заказу, тот же скупщик, полковник Гринченко, старый знакомый клуба (бывал не раз, приезжал с солдатами за собаками).
— Мне обязательно надо отдать собаку, — говорила она. А почему, не объяснила.
И — опять не привела. Что за обман?!
Через месяц закупал другой отряд. Когда третий раз предложила на продажу, все сотрудники клуба ее возненавидели: морочит голову, собаку нервирует, задергала. Та ведь чувствует, что происходит что-то необычное. Странный человек…
Ее предупредили, что если она еще раз обманет, то больше может не приходить, с ней возиться не будут, вообще никакого дела не захотят иметь с обманщицей. Вроде бы подействовало, она привела и отдала. Но на другой же день поехала в эту школу (в акте был указан адрес) и забрала обратно.
Прошло три месяца. Думали: ну все, больше не появится. И опять звонок в клуб, что теперь она уж точно решила отдать собаку, забирать ее больше не будет, честное слово.
Закупщики уже не верили.
Но тут подвернулся случай — закупали срочно для всяких служб. Очень были нужны собаки. Условились взять, но хозяйке не говорить, куда уедет пес.
Привела. С нее взяли расписку, что она не будет просить обратно, пытаться узнать, где ее четвероногий дружок. И… через два дня она снова была в клубе. Умоляла сказать, где собака, предлагала двойную сумму в качестве выкупа. Ну что ты с нею будешь делать!..
Сказали ей, что Викс на Дальнем Востоке и вообще все разговоры ни к чему. А она опять пришла:
— Майя Викторовна, откройте форточку, мне кажется, Вике лает. Он здесь, под Ленинградом, я знаю…
Она знает. Откуда? Никто не сообщал. В уме ли она? Право, это уже походило на помешательство. Сколько ни втолковывали ей, ничего не получается.
Ей — одно, она — свое. Как глухая.
Стала все-таки по акту разыскивать своего Викса. Ездила несколько месяцев по начальству. Ее уж стали бояться, как пугала: опять она. Надоела всем.
Месяца через четыре снова появилась в клубе, оказалось, даже перенесла нервное заболевание (после выяснится, лежала в больнице), упрямо твердила, что все делала не так и что теперь в семье поняли, что сделали неправильно.
Тут наконец начала проясняться истина. И откуда эта непоследовательность, противоречивый характер ее действий, ее метания, и почему у Викса такая судьба… то, о чем уже догадывались в клубе.
Она — Любовь Васильевна Вагина — живет с детьми. Квартирка небольшая, прямо сказать, тесновато, а жильцов прибывает. Дочь вышла замуж, привела зятя, а там уж появились внуки, сперва девочка Ира, затем мальчик — Валера. Бабушка без памяти любила внучат, а они — ее, такую добрую, снисходительную к ним, готовую пожертвовать всем ради них. Конечно, было тесновато. Дети — дочь с мужем — потребовали от матери убрать собаку: тоже занимает место, грязь, беспокойство. Грязи, правда, не было никакой, пес чистоплотный, и хозяйка следила за ним, как иная мать не следит за своим дитем; но когда невзлюбят — все плохо. Собака мешает им.
— Но вы же ко мне приехали жить! Это моя квартира, — пыталась она урезонить их, но тщетно. Они не слушали.
Так начался ее отход от детей, а детей — от нее.
Не путать с Ирой и Валерой. Дети, настоящие дети, ее внуки, еще скажут свое слово; сейчас говорили взрослые.
А она души не чает в Виксе. А по мере того как дочь с мужем все больше отдалялись от нее, требуя ликвидировать собаку, Викс становился ближе, дороже. Все понятно. Так всегда и бывает. И все-таки надо было решать, жить так дальше становилось невмоготу. В семье, в кругу родных людей, она все сильнее испытывала одиночество, чувствовала себя никому не нужной, даже лишней.
По радио Любовь Васильевна слышала, что клубу нужны овчарки — оттуда их направляют на границу, где они несут полезную службу — охраняют государственные рубежи страны. Но если б она знала, насколько это окажется тяжело — расстаться с Виксом, гораздо тяжелее и горше, чем она предполагала и рисовала себе. И вот началось: туда — обратно, снова туда и снова обратно. Сколько выпито валерьянки за это время. Валерьянка всегда была под рукой, в клубе ее тоже держали про запас: многие нелегко переносят расставание с любимым животным. Как день отправки собак, так все рыдают. Но, сказать правду, Вагина оказалась наособицу — и чувствительна, и беспомощна, жалка порой, и трогательна; появление ее, даже голос в телефонной трубке вызывали у сотрудников клуба самые противоречивые чувства — хотя теперь ее уже больше жалели, чем осуждали. Но все-таки люди заняты делом, работой, клуб не пристанище для людей с неуравновешенной нервной системой и одержимых; однако же и остаться равнодушным, безразличным было невозможно, особенно если учесть, что большинство в клубе были женщины…
Но без конца так не могло продолжаться. Все-таки Викс уехал. Бабушка Вагина осталась нянчить внуков.
Внуки росли хорошие, однако тоска по четвероногому другу не проходила. Постепенно выяснилось, что это просто сильнее ее и она готова немедленно, сейчас же вернуть Викса обратно, не думая ни о каких трудностях, чего бы это ни стоило.
Чтобы ослабить боль — предавалась воспоминаниям (но этим только больше растравляла себя). Какой был (почему — «был», есть! он же не умер) хороший пес. Просто умница. Прелесть. А попал он к ней… В парке зимой кто-то бросил щенков, она нашла. Двое были уже замерзшие, третий вскоре погиб. Один выжил — Викс. Незадолго до того она шла по улице, разговорилась с мужчиной: родились щенки, сетовал он, а прав не будут иметь — никакой родословной. Не он ли их и выбросил? Впрочем, это не имело никакого значения.
Пока не взяла щенка, о собаках не имела представления. Кто мог предсказать, одиночество пришло после замужества дочери. Все заняты собой, своими делами. О матери подумать некогда.