Кончилось тем, что Балалайкин исчез с конного двора.
А однажды утром и дом его обнаружен был заколоченным.
Победа наша была полной и окончательной.
Алексей Гвоздырин, в отличие от Балалайкина, знал, что против него открыт второй фронт. С Гвоздыриным мы вели затяжную позиционную войну.
Временами он даже переходил в наступление и добивался успеха на отдельных участках.
Гвоздырин, например, выкашивал в согре наши заветные полянки, а заодно разрушал шалаши – места тайных сходок.
Мы в ответ, не дав траве просохнуть, сгребали её в кучу, поджигали и бесновались возле костра до тех пор, пока Гвоздь не выскакивал из дома с кнутом в руках.
Мы рассыпались по кустам, мяукая и лая, заманивали ополоумевшего от злости Гвоздырина в глубь согры, а тем временем специальная ударная группа совершала глубокий рейд, выходила в тыл неприятелю и забрасывала его колодец бутылками с карбидом.
Гвоздырин, приведенный в отчаяние нашей неуловимостью, заводил собак, специально покупал их парами, чтоб могли они действовать дружнее и бесстрашнее.
Мы отправлялись на форштадт, к королю собачников кривому Пине и говорили, что знаменитый его волкодав Злодей нипочем не одолеет гвоздыринских псов.
Оскорбленный Пиня брал Злодея на поводок и вел стравливать с кобелями Гвоздырина.
Схватка обычно продолжалась недолго. Скоро Гвоздырин выбегал из дома с дрыном – отбивать своих полузадушенных собак.
Тогда Пиня, рванув на груди рубашку, кричал: «Не по правилам!» – и тоже выламывал из плетня кол. Превыше всего Пиня уважал справедливость, он готов был живот положить на алтарь ее…
Алексей Гвоздырин мог бы прожить тихо и неприметно, удовольствовавшись тем, что избежал фронта. Как жили, например, Брухо и дядя Петя Ухватов. Но кулацкая натура его не знала удержу. Гвоздырин неприлично богател. Тучнела его жена, разрастался и благоухал его унавоженный огород, множилась скотина.
Никто не любил Гвоздырина, а он не замечал этого и своим хапаньем все больше и больше вызывал огонь на себя. Чужие телята, выйдя нз согры, наваливались грудью на плетень гвоздыринского огорода и старались дотянуться до капусты. Могучий плетень этот будил даже куриное воображение. Наш петух Гоша, как только мать выпускала его из курятника, немедленно скликал свое семейство и вел его прямиком в огород Гвоздыриных, минуя тощие грядки Максима Аксеновича Крикалина. Он шел, настырно вытянув худую шею; в круглом глазу его горела решимость ликвидировать кулачество как класс. Навстречу Гоше выступал сытый голенастый петух Гвоздырина – какой-то невиданной породы, с толстым бородавчатым гребнем. Начиналась ежедневная битва.
Грызлись наши собаки.
Бодались коровы.
Враждовали между собой наши квартиранты.
Гвоздырин подбирал себе жильцов бессловесных, затюканных – таких, словом, которые могли бы пахать на него.
Нам же доставался всё больше народ независимый и горластый. Гвоздыринских батраков наши постояльцы не уважали, при любом случае старались их подковырнуть и унизить.
Особенно отличался этим живший у нас одно время корявый гармонист Иван.
Иван выносил из дому табуретку, разворачивал на коленях гармонь и пел припевки, слова в которых специально переставлены были так, чтобы уколоть гвоздыринских квартирантов, а заодно и хозяина их – мироеда.
Противник недолго выдерживал беглый огонь частушек. Скоро во дворе появлялась жена Гвоздырина тетя Наташа и вступала в перепалку с Иваном – тоже иносказательно. У Гвоздыриных был рябой бычок, вечно пропадавший в согре. Тетя Наташа начинала вроде бы кликать бычка.
– Рябый, рябый, рябый! – звала она и, выдержав небольшую паузу, злобно взвизгивала: – Чёрт коря-я-я-вый!..
Тогда корявый Иван оставлял гармошку и произносил длинную обличительную речь. Он, во-первых, объяснял тете Наташе, какая она стерва; во-вторых, растолковывал, почему она такая гладкая; и, в-третьих, сообщал, чего именно и сколько раз в сутки ей требуется, чтобы маленько растрясти жир.
– Ликсей! – голосила тетя Наташа. – Не слышишь, как твою жену суконят?
Алексей Гвоздырин выбегал из дома, на ходу подсучивая рукав.
Только этого момента и ждал корявый Иван. Он снова брал в руки гармошку и, негромко наигрывая, говорил приближавшемуся Гвоздырину:
– Ну, бежи, бежи!.. Бежи шибче, кулацкая морда. Щас я из тебя мартышку сделаю!..