…Марка и Каролюса не было у костра – он тихо тлел, у костра лежал котелок с остатками лесной каши; я съел пальцами, засмеялся своему предательству и свинству и пошел на реку – еще одну женщину; их тысячи в мире, на свете – они все прекрасны – живые, нежные, а мы должны их любить, потому что они – жизнь, они дают нам эту жизнь, отнимают, когда им захочется поиграть; когда им мало цветов… Увидел в блеске утренней ряби силуэт Марка Аврелия – тонкий, грациозный, он забросил удочку и сел на камень, ждать, курить.
– Марк, – коснулся я его плеча.
Он обернулся и улыбнулся, перекатил сигаретку в другой угол рта, как бильярдный шар.
– Явился, солнышко. Курить хочешь? – будто я просто шлялся по лесу, будто я не подстриженный, не бритый, не в новой городской чистой одежде.
Но курить я и вправду хотел. Мы сидели и грелись, как тогда после долгих дождей, и щурились на рябь.
– Всё, не выдержал?
Я кивнул. Всё-таки заметил.
– Ренегат, – он кинул камешек в реку и спугнул мальков.
Еще курили и молчали. Как красиво на рассвете – теперь я понимал Каролюса.
– Ты её любишь?
Я кивнул опять.
– Женишься?
– Ага.
– Ах, хорошо…
Лег на теплый камень и задремал.
– А где Каролюс? В лесу?
– Нет, – Аврелий зажевал погасший окурок. – Не знаю. Может, на склоне этом, своем любимом…
– Он странный стал, да? – я лег рядом с ним. Камень был теплым изнутри, будто там гномы топили печку, а от Марка Аврелия непротивно пахло застарелым потом – друг всё-таки.
– Мы сплетничаем, – сказал друг.
– Ну, чуть-чуть можно, – сказал я.
– Он не странный, – сказал Марк Аврелий, – он святой.
– Кто?
– Каролюс…
Я привстал на локтях. Небо сливалось с рекой на горизонте, и оттого было не видно, где что – такая серебряная даль сверкающая сплошная.
– С чего бы это? Он парень как все: глаза карие, большие; фигура стройная; смех заразительный, – не знаю, почему я так разозлился? испугался, что не я это заметил, что я потерял его, как друга. – Он же с половиной девушек этого города знаком, а уж с гомосексуалистами – так со всеми – и вдруг святой?
Марк Аврелий тоже сел на камне, вытащил еще одну сигарету – скорее всего, последнюю, не знал, что я привез ему блок – так он вздохнул и покрутил в тонких пальцах с забитыми грязью ногтями; он хмурился – видно, что я ему неприятен своей вдруг злостью.
– Люэс, что ты за задница. Ты женишься, а нам что, на месте стоять? Да, я вот не изменился, мне просто понравилось это лето, но вы с Каролюсом – нашли свой путь…
– Но почему? – закричал я. – Почему Каролюс?
Птицы взлетели с камней неподалеку. Марк Аврелий поднял мохнатые, как мох, брови – развел руками.
– Ты хотел быть святым?
– Ну нет, я не верю, я хочу посмотреть…
Я вскочил, побежал в лес, через лес, через дриад и эльфов, журчал родник, превращаясь в ручей, превращаясь в реку; а река, там за небом – в море. Я побежал сквозь траву; ведь, может быть, мечта – это всего лишь бутерброд с помидором и майонезом, когда хочется есть?.. Что за чушь про святых? Я бежал, и мне было обидно, что у кого-то не такой смысл жизни, как у меня – не в чем-то конкретном – еда, бритва, женщина – а в чем-то далеком, абстрактном – мне было обидно – это значит, что я хуже него? что я плохой? Я выбежал на склон – теперь он был весь в ромашках. На склоне, на самом солнце спал Каролюс, ночной мальчик, рубашка расстегнута на груди, и весь он сладко так загорел, и небо кружило над ним свои загадки из воздуха – узоры облаков. Злость моя затихла – внезапно – будто кто-то переключил режим.
– Каролюс, – коснулся я его плеча.
Он открыл глаза – моя тень падала на него, и теперь его глаза были его цвета – карие, темные, как море в самой глубине, толще, где живут самые странные рыбы со светящимися приспособлениями вместо фонарей.
– Она согласилась? – сказал он своим обычным голосом – ничего не святым.
Я засмеялся и свалился в траву рядом. Щекотало шиворот – муравей заполз, должно быть…
– Каролюс, скажи, почему небо похоже на цветы?
– Потому что это одно и то же. Всё сделано из одного – всё Бог… Понимаешь? Всё похоже – одно на другое: река на тебя, ты на солнце, солнце на стрекозу, а твоя девушка – на реку…