ругу; полосатые кресла и плетеные стулья, занавески из белого шифона и бледно-голубого бисера и кремовые жалюзи, статуэтки ангелов из гипса и нераскрашенного фарфора, рождественские домики-подсвечники из стекла, белый клавесин, полосатые деревенские коврики, бильярд, шахматный столик из стекла с напылением, лампы с бумажными абажурами, огромными, изогнутыми, будто люди в белом, играющие странный спектакль; и книги-книги-книги – на самых простых полках из некрашеной сосны – от пола до потолка; и картины – только рисунки Тео и черно-белые фотографии со съемок – «Унесенных ветром», «Красавицы и чудовище» Кокто, «Списка Шиндлера», «Однажды в Америке», «Асфальтовых джунглей»; комната Тео напоминала девичью – белая кровать с металлической спинкой, с прутьями и шарами, и белый полупрозрачный балдахин над ней; белый письменный стол, стул с высокой спинкой, из прозрачного пластика – будто в стекло садишься, белая ванная, с джакузи, белые коврики, белая занавеска, и везде белые в мелкие синие цветочки металлические коробочки – с мылом, салфетками, желе для душа и бомбами для ванны от Lush. Чай заварили черный с зеленым, смесь – не смогли выбрать; с цветками жасмина; Тео поел курицы и крабового салата; и пошел спать; «постельное белье новое, лиловое, ничего?» «ничего; я люблю лиловый, он так редко попадается» «ну мало ли…» Артур остался сидеть за компьютером; Тео проснулся ночью, понял, что хочет пить – вода стояла в кувшине на столе, но ему хотелось холодной; было жарко; видимо, сломался или работал вполсилы кондиционер; он надел пижаму – он спал обнаженным, очень боялся дом, что мама однажды войдет, а он вот, без ничего, поэтому всегда держал рядом, под одеялом, пижаму; если дома он носил полосатую хлопковую, то у Артура – белую шелковую, с серебристым рисунком; и прошлепал в кухню, увидел свет из-за двери комнаты Артура – узкую полоску, желтую ленту, кусок сыра; вошел – Артур часто засыпал в кресле, или на полу у ноутбука, винтажного красного «мака»; и Тео оттаскивал его на кровать, раздевал и подтыкал плед – Артур никогда не спал под одеялом, он обожал пледы – вязаные коричневые, мохеровые белые, шерстяные в шотландскую клетку; сейчас Артур спал в кресле, свернувшись клубочком; как котенок; умилительный, милый, как полевые букеты, который в конце августа бабушки продают у метро; как Элайджа Вуд; как полосатые носочки; Тео собрался взять его на руки, и тут увидел текст на компьютере – переписку – у журналистов уровня Артура был своя аська, очень стильная – аля «Матрица» – сияющие зеленые буквы на темно-зеленом, изумрудном, буквы то исчезали, то появлялись; так в фильме Ховарда «Игры разума» герой Рассела Кроу, математик Нэш, видит цифры, кажущиеся ему разгадкой вселенной; буквы гласили: «и что… ты ему не сказал?» «нет» «и чего ты боишься?» «остаться один в старости» «ты же не спишь с ним» «он мое спасение» «а если он в состоянии спасти весь мир?»; Тео прочитал это и улыбнулся; отнес Артура на руках в кровать – весил как шоколадный торт, средне; снял с него жилет жемчужного цвета – видно, жемчужный в моде, часы из кармана – серебряные, с открытым скелетоном, – бережно положил на антикварный перламутровый ночной столик, рядом – кружевной носовой платок, Артур обожал аксессуары; рубашку, тонкую, шелковую, с твердым крахмаленым воротником, брюки, тоже серые – Артур постоянно носил костюмы, сшитые на заказ; и только иногда, на пикник, за город – джинсы, темно-синие, цвета индиго, самой его сердцевины; и разноцветные рубашки, и галстуки желтые или красные, и пуловеры или жилеты из шерсти викуньи; носки, слава богу, Артур сам снял, дома все ходили босиком – в жилетах и босиком, смеялся Тео; накрыл его пледом – темно-красным, багровым почти, с золотыми проблесками; очередной чей-то подарок на Рождество; все знали, что Артур обожает пледы – и корзины для пикников, и бокалы под все виды спиртного, чем удивительней и реже спиртное, тем лучше; он не рассердился на Артура, он так и знал, что Артур что-то знает, но никогда не скажет ему. Так же как и отец Матфей – из-за того, что Тео уйдет из их жизни; это как больше никогда в жизни не услышать «Across the Universe» Битлз; он еще и сам был не уверен, что хочет уйти… Нашел в холодильнике ледяное молоко и сахарное кокосовое печенье; стал хомячить, включил тихонечко радио – он любил слушать «Туман» – странную радиостанцию, которая находилась на старом маяке; за городом; про этот маяк говорили, что он все, что осталось от древнего города, бывшего здесь когда-то, на месте Гель-Грина; что где-то, на дне бухты, есть полуразрушенные кварталы; маяк купили ребята, все друзья, устроили на нем радиостанцию, просто так, не для бизнеса, а для души – в эфире не было рекламы, не было формата, они ставили то, что хотели – у каждого ди-джея был свой неповторимый, как стиль одежды, эфир; отвечали на звонки, вели длинные смешные психоделические беседы с «неспящими в Сиэтле»; сегодня в эфире была чудесная девушка, Мари-Николь, голос у нее был нежный, полузадыхающийся, будто она только прибежала, бросила сумку, полную книг, в кресло у микрофона; губы липкие от леденцов от кашля; голос принцессы из взрослых сказок вроде Нила Геймана; актрисы из черно-белого кино, которое только-только научилось говорить; и люди с ума сходят по ее дыханию в паузе между выяснениями отношений с героем или злодеем; кто-то даже мастурбирует в кинотеатре, в темноте; сейчас она разговаривала с одним парнем, который ночью любил готовить шарлотку; они обсуждали, с чем ее лучше всего подавать – Мари-Николь была за ванильное мороженое, а парень за классические сливки; потом она спросила, что ему поставить; он ответил, что ему все равно, что-нибудь классное, просто по-настоящему классное, безотносительно – Take That, Лили Аллен, кантри, Мейербер, альтернатива, лишь бы это была действительно классная вещь – Мари-Николь сказала, что поставит молодую, всем по восемнадцать, но уже всю в наградах и платине группу, «Лео и Мартин» – «L&M» – музыканты так назвались в честь Леонардо Ди Каприо и Мартина Скорсезе, которые вместе сделали кучу фильмов; Тео улыбнулся – он, как и Артур, искренне любил «Авиатора» и «Отступников», несмотря на злоязычие критики; «они поют на латыни и на старофранцузском; двое из них – вокалист и гитарист – семинаристы, католики; из Братства Розы; тексты у них абсолютно средневековые – про розы, про ключи от неба; про видения; я поставлю вам песенку про Жанну Д`Арк; она фантастически сексуальная» «про Жанну?» спросил недоуменно парень с шарлоткой «вы мне не верите?» – и Мари-Николь поставила диск – Тео боялся дышать – это было слишком невероятно – все в мире знают про Братство Розы, кроме него; будто это игра какая-то; но когда зазвучала музыка, он пролил на себя молоко – она была действительно прекрасной – страстной, молодой, бессердечной в своей красоте, безжалостной, завораживающей, как стриптиз, – с тяжелой гитарой, ударными, скрипкой, арфой, волынкой, целым симфоническим оркестром; а голос был красивый, богатый, словно Алладинова пещера – все переливалось и сверкало в свете масляной лампы – сапфировый, рубиновый, изумрудный, золотой, – будто молодой Франко Корелли ушел в симфонический панк, постбрит-поп, смешанный с готикой, под который при этом можно было танцевать, и вообще – передвигаться, вихляя бедрами и размахивая руками, по комнате, убираясь или одеваясь на вечеринку или свидание; Тео влюбился в них стремительно, как в лицо во сне, упал в их музыку, будто с большой высоты – доверяя тому, что внизу – натянутый парус, стог свежескошенного сена; сразу полез в Интернет, искать всё, что можно; вот они – с концертов в каких-то клубах – именно так он и представил себе вокалиста – его, кстати, звали Йорик Старк – совершенно безумным, прыгающим на барабаны и с колонок, танцующим с микрофоном сальсу, ползающим по полу, с накрашенными глазами, и телосложением кинозвезды экшенов – эдакий юный Хью Джекман, длинноногий, широкоплечий, рельефный, но изящный; в мокрой, облепившей торс, белой рубашке с кружевом на манжетах и воротнике, черных брюках; синеглазый, черноволосый, волосы вьются вдоль щек, как гиацинт, на других фотографиях у него были уже красные волосы, поставленные дыбом гелем, в какой семинарии ему позволяют так расхаживать, подумал Тео, черт побери, да что же такое, это Братство Розы? Он стукнул по столу, стакан с молоком подпрыгнул, как живой: «эй, ты чего?» – будто читал газету, задремал, а тут буйствуют. Закачивать музыку Тео не стал, он любил диски – вещи, мир предметный, идеальный, платоновский; нравящихся групп он покупал даже синглы – My Chemical Romance, Алекса Тернера; пошел в кровать; почти не спал, всё, что началось с фразы Талбота, сводило его с ума; в какой-то момент, в лихорадке, ему даже показалось, что он болен, что у него температура; и теперь Артуру с ним возиться; Артур этого не умел; надо будет возвращаться домой; а мама расстроится – что он болеет летом; не надо было пить ледяное молоко; «святой Каролюс, – сказал он, когда совсем измучился, – я не могу, пожалуйста, я хочу спать; а у меня все пылает, будто я святой Христофор, на раскаленной решетке; скажи только слово – и исцелится душа моя» – иногда он обращался так к Деве или к Жанне Д`Арк, с какими-нибудь просьбами – о, Жанна, я так рад, что ты со мной – вдруг она существует; но сейчас его услышали – словно кондиционер включился – в