— Флаг на кирхе? — отрывисто спросил фон-Эвершарп, играя витой слоновой кости рукояткой кинжала.
— Так точно. Они сдаются.
— Хорошо, — сказал фон-Эвершарп. — Вы принесли мне превосходную весть. Я вас не забуду. Отлично. Свистать всех наверх.
Через минуту он стоял, расставив ноги, на боевой рубке. Только что рассвело. Это был темный, ветреный рассвет поздней осени. В бинокль фон-Эвершарп увидел на горизонте маленький гранитный остров. Он лежал среди серого, некрасивого моря. Угловатые волны с диким однообразием повторяли форму прибрежных скал Море казалось высеченным из гранита.
Над силуэтом рыбачьего поселка подымался узкий треугольник кирхи с черным крестом, врезанным в пасмурное небо. Большой флаг развевался на шпиле. В утренних сумерках он был совсем темный, почти черный.
— Бедняги, — сказал фон-Эвершарп, — им, вероятно, пришлось отдать все свои простыни, чтобы сшить такой большой белый флаг. Ничего не поделаешь. Капитуляция имеет свои неудобства.
Он отдал приказ.
Флотилия десантных шлюпок и торпедных катеров направилась к острову. Остров вырастал, приближался. Теперь уже простым глазом можно было рассмотреть кучку моряков, стоявших на площади возле кирхи.
В этот миг показалось малиновое солнце. Оно повисло между небом и водой, верхним краем уйдя в длинную дымчатую тучу, а нижним касаясь зубчатого моря. Угрюмый свет озарил остров. Флаг на кирхе стал красным, как раскаленное железо.
— Черт возьми, это красиво, — сказал фон-Эвершарп, — солнце хорошо подшутило над большевиками. Оно выкрасило белый флаг в красный цвет. Но сейчас мы опять заставим его побледнеть.
Ветер гнал крупную зыбь. Волны били в скалы. Отражая удары, скалы звенели, как бронза. Тонкий звон дрожал в воздухе, насыщенном водяной пылью. Волны отступали в море, обнажая мокрые валуны. Собравшись с силами и перестроившись, они снова бросались на приступ. Они искали слабое место. Они врывались в узкие, извилистые промоины. Они просачивались в глубокие трещины. Вода булькала, стеклянно журчала, шипела. И вдруг, со всего маху ударившись в незримую преграду, с пушечным выстрелом вылетала обратно, взрываясь целым гейзером кипящей розовой пыли.
Десантные шлюпки выбросились на берег. По грудь в пенистой воде, держа над головой автоматы, прыгая по валунам, скользя, падая и снова поднимаясь, бежали фашисты к форту. Вот они уже на скале. Вот они уже спускаются в открытые люки батарей.
Фон-Эвершарп стоял, вцепившись пальцами в поручни боевой рубки. Он не отрывал глаз от берега. Он был восхищен. Его лицо подергивали судороги:
— Вперед, мальчики, вперед!
И вдруг подземный взрыв чудовищной силы потряс остров. Из люков полетели вверх окровавленные клочья одежды и человеческого тела. Скалы наползали одна на другую, раскалывались. Их корежило, поднимало на поверхность из глубины, из недр острова, и с поверхности спихивало в открывшиеся провалы, где грудами обоженного металла лежали механизмы взорванные орудий.
Морщина землетрясения прошла по острову.
— Они взрывают батареи! — крикнул фон-Эвершарп. — Они нарушили условия капитуляции! Мерзавцы!
В эту минуту солнце медленно вошло в тучу. Туча поглотила его. Красный свет, мрачно озарявший остров и море, померк, Все вокруг стало монотонно гранитного цвета. Все — кроме флага на кирхе. Фон-Эвершарп подумал, что он сходит с ума. Вопреки всем законам физики, громадный флаг на кирхе продолжал оставаться красным. На сером фоне пейзажа его цвет стал еще интенсивней. Он резал глаза. Тогда фон-Эвершарп понял все. Флаг никогда не был белым. Он всегда был красным. Он не мог быть иным. Фон-Эвершарп забыл, с кем он воюет. Это не был оптический обман. Не солнце обмануло фон-Эвершарпа. Он обманул сам себя!
Фон-Эвершарп отдал новое приказание.
Эскадрильи бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей поднялись в воздух. Торпедные катера, эсминцы и десантные шлюпки со всех сторон ринулись на остров. По мокрым скалам карабкались новые цепи десантников. Парашютисты падали на крыши рыбачьего поселка, как тюльпаны. Взрывы рвали воздух з клочья.
И посреди этого ада, окопавшись под контрфорсами кирхи, тридцать советских моряков выставили свои автоматы и пулеметы на все четыре стороны света — на юг, на восток, На север и на запад. Никто из них в этот страшный последний час не думал о жизни. Вопрос о жизни был решен. Они знали, что умрут. Но, умирая, они хотели уничтожить как можно больше врагов. В этом состояла боевая задача. И они выполнили ее до конца. Они стреляли точно и аккуратно. Ни один выстрел не пропал даром. Ни одна граната не была брошена зря. Сотни фашистских трупов лежали на подступах к кирхе.
Но силы были слишком не равны.
Осыпаемые осколками кирпича и штукатурки, выбитыми разрывными пулями из стен кирхи, с лицами, черными от копоти, залитыми потом и кровью, затыкав раны ватой, вырванной из подкладки бушлатов, тридцать советских моряков падали один за другим, продолжая стрелять до последнего вздоха.
Над ними развевался громадный флаг, сшитый большими матросскими иголками и суровыми матросскими нитками из кусков самой разнообразной красной материи, из всего, что нашлось подходящего в матросских сундучках. Он был сшит из заветных шелковых платочков, из красных косынок, шерстяных малиновых шарфов, розовых кисетов, из пунцовых одеял, маек, даже трусов. Алый коленкоровый переплет первого тома «Истории гражданской войны» и два портрета — Ленина и Сталина, вышитые гладью на вишневом атласе, — подарок куйбышевских девушек — были вшиты в эту огненную мозаику.
На головокружительной высоте, среди движущихся туч, он развевался, струился, горел, как будто незримый великан-знаменосец стремительно нес его сквозь дым сражения вперед, к победе.
Виталий Александрович Закруткин
Пятый патрон
В третьем эскадроне гвардейского кавалерийского полка служил казак комсомолец Тихон Брызгалов. Был он здоровый, краснощекий, ел за двоих, крепко любил поспать и, как говорится, особых примет не имел.
Молодые казаки частенько посмеивались над Брызгаловым. Однажды на рубке лозы, выполняя команду «вниз направо — руби», Брызгалов зазевался и так полоснул клинком свою гнедую кобылу, что ветеринар две недели отхаживал ее. Правда, была у Брызгалова одна особенность, за которую его втайне уважали даже самые старые казаки-добровольцы, — он отлично стрелял.
Собственно, слово «отлично» не определяло изумительного умения Брызгалова — он стрелял артистически, не зная промахов, и делал чудеса своим карабином. Стрельба была его страстью, каждый день он искал повода пострелять.
И вот недавно произошел с Брызгаловым случай, о котором все заговорили. Конечно, на войне всякие случаи бывают, но то, что рассказали о Брызгалове, казалось необыкновенным, из ряда вон выходящим.
А было это так: под Гуляй-Полем наша пехота пробила в гитлеровской обороне дыру, и ворвались в эту дыру казаки, чтобы ударить отступающих фашистов с тыла. Эскадрон, в котором служил Брызгалов, в двухчасовом бою уничтожил сотни две гитлеровцев и занял совхозную ферму под хутором Д., но в сумерках на развилке дорог был жестоко обстрелян из пулеметов, спешился и залег в балке.
Вечером командир эскадрона приказал Брызгалову и еще двум казакам пробраться к хутору Д. и разведать огневые точки противника.
— Только глядите, — сказал командир, — чтоб к утру вернуться.
Когда стемнело, казаки вышли на проселок, по пашням доползли до хутора, на баштане встретили двух стариков сторожей, узнали все, что было нужно, и к полуночи двинулись в обратный путь. Но, как на грех, подстерегли их в яру немецкие автоматчики, внезапно обстреляли и убили двух ползущих впереди спутников Брызгалова.
Брызгалов полз сзади и, когда раздались выстрелы, приник к земле и притих. Он слышал, как крикнул смертельно раненный казак Первушин, слышал осторожные голоса немцев впереди и слева и лежал, затаив дыхание.