К счастью, оказалась она женщиной деловой, энергичной и тайно приторговывала остатками пшенички, спасая от голодной смерти все семейство. Подтвердить это документами не могу, но думаю, что все так и было – младший Яновский страдал, но маму не арестовывал. По мягкости характера и из-за исключительной привязанности к родителям он закрывал глаза на «страшные преступления» против народной власти.
За скудной трапезой Хаим учил стариков азам политграмоты, рассказывая родителям о сияющем, счастливом мире завтрашнего дня. Рассказывая, он вскакивал и начинал размахивать руками. Глаза Хаима горели, а штаны, отягощенные мандатом и маузером, сваливались…
– Были бы все здоровы, – бормотала несознательная мама агента. Отец, как правило, отмалчивался. Он тяжко болел и готовился к смерти…
В 1920 году мужик вернулся с гражданской бойни и понял, что к Великому переделу он не поспел. В награду за службу комиссары реквизировали у верных слуг последнее. Крестьянин отказался подыхать безропотно и снова взялся за винтовку. Уголовный розыск потерял свою актуальность. Сознательного Хаима бросили на борьбу с мужичками. Очередной мандат не сохранился, но уцелели строчки автобиографии:
В 1921 году вступил в отряд самообороны по борьбе с бандитизмом. Где побыл до января 1923 года, т. е. до реформирования ОПВДа.
Безумцы в Кремле поняли, что от мертвого крестьянина не дождешься ни хлеба, ни покорности, и заменили грабеж продразверстки обычной и привычной данью налога. Бунтующий народ успокоился и спрятал обрез за стреху сарая.
Хаиму тоже пришлось разоружиться и вернуться в Тальное. Отец его к тому времени благополучно отмучился, успокоившись под камнем на еврейском кладбище, а мать уже на законном основании продолжала торговать хлебом.
Два десятка лет прожил Хаим. Ложь догм учит человека только одному – жестокости и глупости. Хаим желал и дальше сражаться за дело мировой революции, но пришло время работать: создавать что-то в любви, а не разрушать в ненависти. Впрочем, новая власть учла заслуги своего защитника и определила его на должность полуначальственную: Хаиму вручили чернильницу с мухами и потрепанную амбарную книгу сапожной артели.
Шесть долгих месяцев держался «юноша со взглядом горящим», но на седьмой не выдержал: сорвал нарукавники, сплюнул под ноги старорежимным сапожникам и «рванул» в город Киев добровольцем Красной армии. В Тальном, при всем старании, он продолжал быть обычным еврейским парнем, а он считал себя «пламенным интернационалистом». Бывший агент желал превращаться, перерождаться активней.
Хаима записали в солдаты и вновь даровали привилегии. Были они пожиже, чем в «уголовке», но все-таки были. В стране повальной уравниловки все, и с самого первого дня, было построено на неравенстве. Понять наших прадедов и дедов легко. Столетия – никаких привилегий – одно бесправие, а тут вдруг все сразу…
Удостоверение
Дано сие отделенному вверенного мне полка тов. Яновскому Х. в том, что на его иждивении состоят члены семьи: мать, Яновская Этля – 55 лет, брат, Яновский Давид, 14 лет, сестра Мириам, 18 лет…
…настоящее выдано на предмет получения вышеупомянутыми семейного пайка…
Кроме пайка, семья Яновского Х. не подлежала выселению из своего собственного дома, а брат и сестра могли и дальше «учиться коммунизму» в любом городе необъятного отечества.
В двадцать два года несчастный Хаим жрет скудный казенный харч и живет слишком уж нервной жизнью. Природой он не был подготовлен к такому быстрому превращению. У «солдата революции» открывается язва, и отправляют его к маме в бессрочный отпуск, удовлетворив жалованьем и положенной амуницией по арматурному списку.
Шинель дали «отделенному» – одну, рубаху летнюю, гимнастическую – одну, шаровары летние – одни, ботинки – одни, рубах нательных – две, брюк исподних – две пары, утиральник один и портянок одну пару…