Равнодушный воспринимает мир без боли и радости. Мир этот становится одноцветен и существует вокруг равнодушного бесплотными тенями, неспособными задеть тебя, огорчить или обрадовать.
Феликс стал жить в мире теней. Нет, он совершал положенные действия, ходил на работу, в необходимый момент говорил необходимые слова, встречался с друзьями, смотрел телевизор, посещал кино и театры, читал книги, но все это происходило с ним как бы по инерции, без заметного напряжения физических и духовных сил.
Происходило подобное, потому что Шапа напрочь утратил мечту стать невидимым. Он и так видел вокруг одни тени и себя считал тенью, существующей только при свете дня.
Ночью же, когда душа Шапы отлетала, он и вовсе переставал существовать, даже в образе тени. Так он жил долгие годы, пока не пришло время переместить себя в пространстве.
Но прежде случилась с ним еще одна случайная примерка. Однажды, собирая в осеннем лесу грибы, Феликс встретил странного старика в белом халате поверх замызганной телогрейки. Старик попросил у Шапы прикурить, и они разговорились.
– Тебе плохо, милый, – ласково сказал старик. – Ты хочешь исчезнуть, но не знаешь, как это сделать. Все твои головные уборы – дрянь, не годная ни на что. Тебе нужен терновый венец. Только пострадав, ощутив боль, ты сможешь излечиться от равнодушия и явиться в новом обличье перед другими людьми.
Шапа послушался старика. Он не нашел тернии, а сплел венок из колючей проволоки. Он примерил новый головной убор, но ничего не почувствовал, кроме досадной боли.
«Все верно, – подумал Шапа. – Меня нет. Вместо меня существует боль, страх новой боли и желание от всего этого избавиться».
Он сдернул венок. Прижег раны йодом и стал собираться в дорогу.
В новой географической точке было слишком много солнца. Так много, что привычные тени уплотнились до материальной значимости. Они стали разноцветными, шумными, свободными. И в свободе своей даже поднялись над землей.
Феликс был в панике. К нему вернулось страстное желание исчезнуть.
В отчаянии Шапа вспомнил о своей коллекции. К счастью, он захватил ее с собой.
В новой географической точке люди, несмотря на палящее солнце, терпеть не могли головные уборы. Врачи советовали носить их, но любая, даже самая легкая, панама обрекала в этом климате на дополнительное, мучительное тепло. Врачи тем самым советовали людям пострадать во имя будущего здоровья. Но пациенты не желали жить завтрашним днем и предпочитали не мучиться от жары сегодня.
Люди вокруг были открыты солнцу, но Феликс упрямо носил свои головные уборы в любую погоду. Он начал с кепки – восьмиуголки с пуговкой, а назавтра отправился гулять в цилиндре… Каждый день он накрывал свои поседевшие и поредевшие волосы новой «крышей» и делал это без стеснения, потому что сразу понял: людям вокруг совершенно безразлично, чем он украшает свою персону.
Даже дети не обращали на Шапу внимания. Дети в этой географической точке вообще не обращали внимания на взрослых. Феликс был несказанно рад этому, потому что счел себя наконец невидимым, хотя бы для детей.
Даже родной сын Шапы перестал его замечать, увлеченный своими задачами и проблемами новой жизни. Да и жена Ольга давно научилась проходить мимо мужа так, будто его и не существует на свете.
Феликс прятался под тенью шапок, но мир, залитый солнцем, упрямо не желал его превращения в невидимку. Мир этот постоянно высвечивал Шапу, как изображение на пленке.
– А где вы купили такую красоту? – спрашивали Феликса.
– Можно подумать, что эту шляпочку вы получили в наследство от прадедушки. Скажите, он был не из Кишинева?
– Что вы себе позволяете, уважаемый? До Пурима еще далеко.
Здесь, в новой географической точке, не могла помочь утраченная любовь, забытая ненависть и благоприобретенное равнодушие. Феликс был отвратительно зрим на солнце, под безоблачным и высоким небом. Мало того, всем своим существом он чувствовал: зримость эта налагает на него обязанности, прежде неведомые.
И тогда, в полном отчаянии, он решил наконец проститься с жизнью. Ближе к вечеру, после работы, Шапа ушел на пустырь, захватив с собой мешок с головными уборами. Там, на песчаном склоне холма, Феликс вывалил всю свою коллекцию из мешка и поджег ее с разных сторон.
Костер разгорался плохо. Промасленный тяжелый фетр сопротивлялся огню, козырьки фуражек не желали плавится, только прозрачная солома шляп вспыхивала покорно, легко и радостно.
К сумеркам он уничтожил свою коллекцию, а вместе с ней и детскую безумную мечту о невидимости.