Никто. Совсем никто. Нигде.
Можно, конечно, поговорить с Таисьей Викторовной, она ведь фактически была его матерью. Да, можно. Или нет, нельзя?
Володя шёл по радикально сужающемуся бульвару и постоянно оглядывался.
Никого. Нигде. Никто.
Если уж мать, несмотря на то, что он виделся с ней примерно пятьдесят раз в неделю, так и не смогла до сих пор ничего внятного рассказать Володе, например, про его отца, то едва ли ему удастся выяснить у неё – хотел бы Сашка, чтобы его называли Александром? Или хотел ли Сашка, который умер совсем молодым, чтобы его, Володю, называли Владимиром? Да и была ли она, Таисья Викторовна, на самом деле его матерью?
Иногда он сомневался в этом, хотя и виделся с ней нередко. Надо бы, надо бы окончательно спросить всё про Таисью Викторовну у отца! Или у неё спросить – узнать – уточнить что-нибудь про отца, поскольку Володя не очень-то уж ориентировался в ситуации с собственным отцом… Потому что этот мифический отец, вроде бы когда-то вместе с Таисьей Викторовной сотворивший и его, и Сашку, нечасто появлялся в городе, где они жили. Не было никакой надежды, что он, отец этот, неизвестно когда и неизвестно откуда сюда пожалует, в ближайшие десять – двадцать – двадцать пять лет. Или хотя бы его тень, что ли…
«А вдруг отец тоже живёт в Бейстегуи? – внезапно и пронзительно подумал Володя, – в Стране Грёз?»
Только и на этот неожиданный для него вопрос, который он задал себе сам, тоже никто не мог ответить. Пусть Сашка был преизряднейший балбес, только всё равно, иногда он мог хотя бы что-нибудь сказать! Но не было, не было Сашки. Умер он в конце мая, совсем молодым. Володя вновь понял, что ему никак не обойтись без изящной, без полуодетой леди Сильвии.
НЕ ОТДАЛ
Дед Романа Майсурадзе, Автандил Майсурадзе, от которого уже давным-давно совершенно ничего не зависело, когда-то, в былые годы, хотел куда-нибудь на своем ковре-самолёте слетать. Но потом – передумал. Да и война тогда началась, уже не до полётов было.
Его сыну, дипломату Виндави Майсурадзе, совершенно некогда было с ковром-самолётом развлекаться, и едва ли выдержал бы ковёр многопудовую тушу мастера международных дел. А вот Роман время от времени фамильной реликвией пользовался, летал иногда куда-то и зачем-то, и даже некоторым своим знакомым доверял; в число тех, кому он доверял ковёр-самолёт входили и Сашка, и Володя, старший его брат, повязанный тесными родственными узами с кошмарным Петром Семёновичем-Сергеевичем, готовым за какие-нибудь десять-двадцать литров твёрдого бретонского чая безостановочно покачивать своей кривой, обезображенной головой.
Отчего же Роман доверял вою фамильную реликвию Володе и брату его Сашке? Он и сам не знал. Бывает так, часто бывает. Бывает и наоборот. Тем не менее, когда Роман Майсурадзе узнал, что Сашка, брат младший Володи, умер в конце мая совсем молодым, то был очень недоволен. Очень рассержен.
– Вот ведь чёрт! А дринги? Дринги мои он мне так и не отдал! – с досадой и зло, и с неожиданным сильным восточно-грузинским акцентом сказал, чисто говоривший по-русски Роман, хозяин ковра-самолёта.
ДЕЛЬФИЯ ПОСЛЕ РАБОТЫ
В этот вечер Дельфия, медсестра из банка, поздно ушла из банка.
Много, много было работы: пара-тройка переломов шейки бедра, вывих стопы, отёк губы, немотивированный кашель и что-то ещё такого типа. Всегда, всегда было это самое что-то ещё… Проходя мимо дома, в котором жили Володя и Сашка, который в конце мая умер совсем молодым, Дельфия заглянула во двор. Нет, она не собиралась заходить в гости к Володе, который и в тайной, и даже в явной глубине души нравился ей больше, чем Сашка
Да и к Татьяне-Марине, молчаливой жене Володиной, Дельфия не хотела идти, особенно ведь с Татьяной-Мариной и не поговоришь; никому, пожалуй, даже и самому Володе, этого почти не удавалось сделать. И уже тем более не поговоришь с Петром Семёновичем-Сергеевичем, ведь он как начнет глушить нон-стоп твёрдый бретонский чай и при этом будет ещё как заведённый покачивать своей кривой, обезображенной головой, то тут уж совсем будет не до разговоров.
Зайдя во двор дома, в котором жили Володя и Сашка, одутловатоэлегантная Дельфия увидела Романа Майсурадзе. Не очень уж высокого хозяина ковра-самолёта. Дельфия, конечно, хотела иногда, что греха таить, на ковре-самолёте полетать. Но, с другой какой-то стороны, не очень-то она этого и хотела. Дельфия, одутловато-изящная Дельфия, медсестра из банка, знала доподлинно, что и Сашка и брат его Володя, на ковре-самолёте летали. Хотели – и летали. А она-то ведь хотела летать на ковре-самолёте редко, только иногда, больше не хотела, чем хотела. Коврово-самолётные забавы представлялись ей ненужными и надуманными, гораздо чаще её занимала мысль о том, что Сашка, который умер совсем молодым, был на самом-то деле не так уж и молод. Дельфия точно это знала! Однако её слова и мысли многими воспринимались как нечто чрезмерное и избыточное. С Романом же Майсурадзе она, Дельфия, она, одутловато-изящная, она элегантная и крупная телом, про эти деликатные материи ни разу не говорила, более того, ей, медсестре из банка, даже и в принципе не желалось с ним о чём-либо разговаривать.