Вот так вот бывает, иногда так бывает, пусть и нечасто, но всё же бывает.
ЛИЦА 3
Лица, лица, лица, лица – и разные, и одинаковые, и похожие, и непохожие.
Лица умирающие. Лица мёртвые. Лица спящие. Лица кривые.
Лица сбитые, отечные и помятые.
Да, конечно, – да, бесспорно, – да, точно, – да, безусловно, – да, естественно, – да, само собой, – да, да, да; лица – они вот такие, они всегда такие, и все они разные, и все они в чём-то одинаковые.
И не похожие друг на друга, и похожие.
Сашка, который умер совсем молодым, был лицом своим и похож немножко, и всё же ничуть не похож на брата своего старшего, на Володю
Или на генерала «Твою Мать».
Или на мало, на почти даже никак нереализованного в бытийном полотне своем, покойного дознавателя Якобсена.
Или на коврового Ромку.
Или на Петра Семёновича-Сергеевича.
И на медсестру Дельфию уж точно не был Сашка похож. Не был, не был на элегантную и крупную, на одутловато-изящную Дельфию похож Сашка, который умер совсем молодым.
Тот, который однажды сладко, грубо и сочно, и жадно, и грубо изнасиловал её, Дельфию, на задней площадке трамвая.
Донельзя – до отвала – до крышки – до предела – до одури забитого трамвая .
А сие в час пик приключилось, – произошло, – вышло, – место имело, – когда многие people либо на работу ползли, либо отползали с работы.
Только следует – только нелишне – только полезно – только недурственно – только уместно ввиду иметь, что потом, позже, после трамвайного соития, – после изнасилования трамвайного, – после грубых и зверских фрикций на полу трамвайном, – после интротранспортного насилия над Дельфией, Сашка, который потом умер совсем молодым, читал ей либо по телефону, либо воочию, в изустном контакте, Ауэрбаха, Горвела, Дюма, Ибсена, Джойса, Кафку, Дюрренматта, Р.Ф. Шентера, и целовал руки сквозь варежки, и чем-то там таким вкусным однажды – как-то – пару – тройку раз – даже угощал.
Да, всё так, всё в полный самый рост так, только всё же не был Сашка и на Дельфию похож, – с её строгой, суховатой, приветливо неопределённой, казённо-светской улыбкой медицинского работника среднего звена, и с узким, тесным, скучным, немного стерильным лбом, и с зоркими, почти птичьими, с внимательными и с бесцветными глазами.
И в фас, и в профиль, и как угодно, и ничем, и никак не походил он на медсестру из банка.
ЛИЦА 4
Ещё у него, у Сашки – вот немаловажное, значительное, важнейшее, принциальное, квазисущественнейшее обстоятельство, – всегда была плохо выбрита левая щека. Правая-то щека у Сашки ещё туда-сюда была выбрита, умело и мастерски выскоблена чугунной витебской бритвою – нормально, классно, недурственно, качественно, почти ништяк, суперски, круто, а вот левая – плохо, скверно, отвратительно, мерзостно, гадостно, рвотно, и вечно на ней, на щеке на левой, торчали в разные стороны штук пять-семь рыжеватых волосков.
Да, именно рыжих! – хотя Сашка, который умер совсем молодым, был, скорее, светлым, блондинистым шатеном, а уж ни капельки не рыжим. Нос же у Сашки отличался необычной кривоватой прямизной, причём чуть-чуть в левую сторону и вверх. Тогда как у Володи, у брата Сашкиного, нос был круглым, вдавленным, коротким, будто бы немного обрубленным топором – шашкой – кинжалом – саблей – мечом жестокосердной Мойры, и придавившим ещё был Володин нос его же собственные короткие, густые и мятые усы. Володя и Сашка вообще-то мало походили друг на друга. Да, мало. Да, совсем немного. Так, посмотришь как-нибудь на них, на Сашку с Володей со стороны, случайно как бы вроде, так и не скажешь никогда и ни за что, будто бы они братья, нет, скорее уж покажется, что вовсе-то они даже и не братья никакие. У Володи, например, наблюдались иногда в лицевой части головы, в верхне-средней головной части, и таинственная полузагадочность, и загадочная псевдотаинственность, и скрытная значительность, и тайная незначительная скрытность, и даже очевидная интеллектуальная расплывчатость – или некоторая морально-этическая размытость, и жёсткая самоубеждённость неизвестно в чём или определённая расплывчатая определённость острых и частично – фрагментарных – обрывочных – рваных – эпизодических, немного притуплённо-изысканных чувствований, которая возникала – эта самая определённая неопределённость! – где-то в недрах кожных складок и усыпанных, бархатной, жемчужной перхотью, массивных бровей, и из-за этого всего казалось порой, будто бы он, Володя, предпочитает мрачные, таинственно-магические и медитативно-мистические жизненные вибрации, и при этом даже ещё далеко и ох, ох, ох как и не чужд, изощрённым и витиеватым, и извилистым, и духовным поискам в сфере поэтической.