Ещё задолго до рассвета всё кончено было. Ерёмину приказали возвращаться. И вот, уже светать начинает, когда Ерёмин до окопов второй роты добрался. Навстречу ему по ходу сообщения лейтенант Карасёв идёт.
Ерёмин ему докладывает — возвращаюсь, мол, на исходные позиции.
— Следуйте за мной, — приказывает лейтенант, — я вам вручу пакет для командира вашей роты.
И вот, сидит Ерёмин во второй роте, возле командирского блиндажа, на самом наблюдательном пункте. А опушка леса, где Катюшин с Юрьевым, оттуда хорошо просматривается. Попросил Ерёмин бинокль — а рассвело окончательно — смотрит. Вдруг два выстрела с той сосны, где Катюшин сидит. И сразу же со стороны гитлеровского снайпера ответ — дуэль началась. Только плохое начало получилось: падает Катюшин с дерева, за ним вся маскировка летит… Расшифровал, значит, его фашист. Ударился Катюшин о снег и лежит. Лейтенант вызывает Ерёмина, вручает пакет… Прибежал солдат в свою роту, передал пакет командиру, потом докладывает о гибели Катюшина. Лейтенант Арбузов в лице изменился. Послал двоих разведчиков к Юрьеву. А Ерёмин с другим пакетом на станцию.
— Вот, Павел Григорьевич, и все подробности, — закончил Ерёмин.
— Бред какой-то, — говорю я. — Нельзя одного человека три раза убивать. На такой случай даже пословица специальная существует: «трём смертям не бывать, одной не миновать!» Что-то ты, брат, путаешь. Мне, например, ефрейтор Рожков рассказывал, как Катюшин на его глазах в атаке погиб месяц назад. А знакомый лётчик видел гибель Катюшина две недели спустя, на Демидовском шоссе.
— Да я с Катюшиным вчера вечером из одного котелка кашу рубал! — грустно сказал Ерёмин. — Скажут тоже: месяц! Две недели! Утром сегодня всё это произошло, чтоб мои глаза того не видели…
— Ладно, — говорю, — сейчас будем дома, там всё выясним…
А у самого в голове — лабиринт: всё перепуталось. Рожков утверждает своё, лётчик тоже человек серьёзный, Ерёмин опять же всё сам видел. Разберись, попробуй!
Остаток пути мы молчали. Машина остановилась, мы спрыгнули на снег, поблагодарили водителя и зашагали с Ерёминым через лес на передовую. Рожков, очевидно, отыскал попутчиков и пошёл другой тропкой — я его в этот день больше не видел.
Через час мы уже пробирались по ходу сообщения к блиндажу командира роты.
Гитлеровцы всё время осветительные ракеты кидают— шагаем по окопу как днём, не споткнёмся. Вдруг Ерёмин отпрянул назад, меня за руку хватает и — чувствую — дрожит весь.
— Там… — бормочет. И показывает куда-то за поворот.
— Кто?!
И вдруг прямо на меня выходит сержант Катюшин!
И вдруг прямо на меня выходит сержант Катюшин.
Живой и невредимый! Увидел меня (как раз очередная ракета вспыхнула), да как гаркнет:
— Паша! Друг! — и давай тискать.
А я слова сказать не могу. Не то смеюсь, не то плачу.
— Да что с тобой? — спрашивает он. — Или в глаз попало?
— Усищами, — говорю, — меня своими защекотал!
И не утерпел я: что за сегодняшний день о нём выслушал, всё ему и выложил. Ерёмин тут же стоит, поддакивает.
— Вот, — говорю, — сержант, расхлёбывай сам. Разбирайся, что к чему. Начинай по порядку!
А Катюшин смеётся, да ус подвинчивает.
— Никто тебе, Паша, слова неправильного не сказал, — отвечает. — Всё соответствует действительности.
И даёт он нам объяснения по всем пунктам.
Сначала о бое, где Рожкова контузило. Положение в том окопчике создалось, действительно, хуже губернаторского. Представьте: стоит здоровёхонький фашист с автоматом, а у тебя патроны кончились. Как быть? До гитлеровца метров шесть-семь, броситься врукопашную не успеешь, пристрелит. Тут доли секунды роль играют. И вот Катюшин проявил смекалку, выиграл время для перезарядки автомата простым способом: воспользовался тем, что стоял вполоборота к гитлеровцу, вырвал пустой магазин из своего автомата и метнул его фашисту под ноги. А так как перед этим Катюшин и Рожков, в основном, отбивались гранатами, то гитлеровец был убеждён, что советский солдат и сейчас прибегнул к гранате. Рефлекс, если хотите. Короче говоря, фашист, как подкошенный, упал за угол окопчика, надеясь таким образом спастись от «гранаты». За те две-три секунды, пока гитлеровец ждал взрыва, Катюшин сменил магазин и подобрался к месту соединения тупичка с окопом. И когда фашист поднял голову, чтобы посмотреть, отчего же «граната» молчит, он увидел дуло катюшинского автомата, и сержант уложил фашистскую голову на прежнее место — навечно… Потом, убедившись, что Рожков не убит, а контужен, Катюшин — уже после боя — прислал санитаров… Но санитары Катюшина не знали, а в окопе, действительно, никого кроме Рожкова в живых не осталось — поэтому ефрейтор и решил, что Катюшин погиб.
На Демидовском шоссе — лётчик не ошибся: «горела» машина Катюшина. Задание было очень срочным и особой важности. Поэтому и принял Катюшин все меры предосторожности: заготовил паклю, взял с собой ракеты, прорепетировал с охраной команду «воздух». И, когда послышалось в небе жужжание «мессершмиттов», Катюшин распорядился остановить грузовик. Подобранные в кювете гитлеровские стальные каски наполнили паклей и, залив горючим, подожгли.
Одна каска горела на кабине водителя, другая — среди кузова. Ещё в одну каску положили две синих ракеты, которые, вспыхнув, создали впечатление взрывов. Фашисты, решив, что машина и сама догорит, собрались уходить. В это время показалось звено наших «ястребков». Заметив их, фашисты удрали в направлении линии фронта. Катюшин же решил выждать — а вдруг вернутся? Тем более, что, судя по курсу, наши лётчики не патрулировали, а шли на перехват какой-то ещё невидимой группы самолётов противника… Когда же всё затихло, машина быстро приняла свой обычный вид и помчалась дальше…
— А с сосны я не падал, — усмехнулся Катюшин. — Потому что я на ней и не сидел. Ерёмин чучело за меня принял. И не только Ерёмин, фашистский снайпер тоже. Чучело у меня было толковое: руками шевелило, из автомата стреляло, замаскировано первым сортом. Одну верёвку дёрну — чучело рукой пошевелит, другую дёрну — стрельба идёт. Гитлеровец чучело это засек и снял. Я дёрнул третью верёвку, сук подпиленный обломился, чучело сорвалось, прямо в снег. А Юрьев тем временем фашистского снайпера, который на приманку клюнул, успокоил навеки.
— Эх, верно говорят — трём смертям не бывать… — начал Ерёмин, но Катюшин перебил его.
— Терпеть не могу этой пословицы! Настоящий солдат должен по другой пословице жить: «три смерти миновать и четвёртой не бывать», вот как!..
…Поговорку эту вы, наверное, слышали — она весь фронт обошла… Даже иногда обидно бывало — не верили, что в нашей роте она родилась. Но, честное слово, это подлинное катюшинское выражение… А за сержантом Катюшиным с того дня и пошло прозвание: «трижды убитый».