Тогда он поставил лапы на борт, заскулил, взлаивая. Потом еще раз обежал судно и все порывался прыгнуть, но вода и высота страшили его.
— Бич! Бич! — окликали мы.
Но он не реагировал, продолжал метаться и ни к кому не подходил: мы стали чужими.
Буксир сбросил трос и отрулил в сторону, траулер дал ход. И тут случилось непоправимое. Лишь только содрогнулся корпус судна и лопасти рубанули воду, Бич, как ударенный током, дернулся, присел и, оттолкнувшись от палубы, перемахнул через борт.
В перекрестном свете береговых огней, в золотых бликах на водной глади мы видели поднятую голову отважного пса, плывущего к бетонному причалу. Ни поймать его, ни помочь ему мы не могли. Сложный маневр судна при выходе исключал остановку.
«Доплывет», — подумал я и успокоился, потому что видел: пес плыл легко, быстро, как настоящий спортсмен, загребая сильными лапами холодную воду.
Белые как лебеди чайки раскланивались, уступали ему дорогу. Уже рядом высилась неприступная стенка портового причала. Еще пробегали запоздалые гуляки, спеша под железную кровлю своих кают. И никто из них не глянул вниз, туда, где над водой, царапая причал когтистыми лапами, из последних сил держался бессменный страж ремонтных судов. Он тяжело дышал, смотрел вверх. Его окровавленные лапы скользили по обросшему ракушкой и зеленью щербатому бетону. Он не терял надежды и ждал помощи от людей.
Рядом громоздились черные корпуса океанских судов. Из бессонных иллюминаторов сочился щедрый электрический свет. Свет лился от столбовых фонарей, из портовых прожекторов, со стороны портальных кранов, и на масляной воде, колыхаясь, мерцали искристые звезды. Было светло, но никто не хотел увидеть утопающего пса.
Лишь один человек из портовой охраны подошел и склонился над урезом причала:
— Эх-хе… Никак пес? Теперь хана, брат… Пыхти не пыхти, не выкарабкаешься. Э-э… Разведут собак, потом побросают…
Он с презрением осмотрел рядом стоящие суда. Но ему и в голову не пришло позвать любого вахтенного. Ни один моряк не отказал бы в помощи собаке. Но охранник этого не сделал.
Он услышал отфыркивание и склонился ниже:
Хлебнул, бедняга… Смотри какой живучий…
В это время подошел к охраннику матрос, вахтенный с ближнего судна:
— Ты что, батя, перебрал, что ли? Над водой клонишься. Упасть хочешь?
— Да вон пес чей-то плавает…
— Где? — встрепенулся матрос и опустился на колени, заглядывая под причал.
На поверхности воды уже лопались маленькие пузырьки, да круги посмертным венцом смыкались в воронку.
Ник
— …Знаешь, я не боюсь крови. Для меня это естественно, как березовый сок. Могу отрубить голову петуху, застрелить утку, зарезать свинью, но собаку убить не могу. Чужую не знаю, а свою не могу. Ты видел моего паршивого щенка? Это же идол. Хуже горькой редьки. Все грызет, рвет, неслух, обжора, лентяй и пакостник. Кому только не предлагал все отказываются. Не собака, а крокодил. Ничему его не научишь, избавиться не могу. Сделай доброе дело — убей! Ты же в тайгу идешь, там где-нибудь хлопни.
Виктор Алеев не долго думал:
— Ладно, давай.
Он уже собрался, стал на лыжи, а Витя Фокин все еще искал своего щенка. Наконец появился, держа в руках замурзанного барбоса неопределенно-грязного цвета с мазутными пятнами на боку.
— У тебя же какой-то беленький был.
— Это он и есть. Забрался в кочегарку, потому и почернел. Вот избавлюсь от него, возьму овчарку.
«Чудак, — подумал Алеев. — К чему овчарка в тайге? Щенок-то от лайки».
— Этот паршивец изгрыз у моей жены новые сапожки. А ты знаешь, их по блату сейчас не достанешь, а на черном рынке втридорога. Утащи его, ради бога. Он всю кровь мне испортил, да и баба шипит, не успокаивается.
— А за мной побежит? Не в руках же его тащить. У меня сорок килограммов за плечами.
— Помчится. Он дурак дураком, балбес балбесом, олух олухом, за каждым бегает. Пронесешь немного и отпусти. Только тут близко не стреляй. А то, знаешь, найдут дети, слез не оберешься.
— Ладно. Давай, — Алеев взял щенка. — А звать-то его как?
— Никак.
— Никак так никак. Короче — Ник, — Алеев улыбнулся. — Пойдет?
— Пойдет. Все равно не успеет запомнить.
За домами таежного поселка сразу начались дебри, и Алеев отпустил щенка:
— Ник! За мной!
Алеев молод, плотен, среднего роста, с круглым добрым лицом и светлыми глазами. Он бывалый охотник, с малых лет пристрастился к тайге. Промысел — его работа. В отличие от иных, он не держит собак. Предлагали ему и сеттера, и лайку, но он упорно отказывался: «Собака только мешает. И забота лишняя, и шуму много. А я люблю тишину. Где-то возьму следок, где-то поставлю капкан. Не надо в тайге подымать шум. Главное — спокойствие».