«Чертов пес! От него так просто не отделаться, будет преследовать до самого поселка, а на тропинке никого. Так быстро и не должны догнать. А может быть, окружают, потому и пес осмелел…»
— Ай! Проклятый… — парень дрыгал ногой, за которой волочился Бобка. — Как бульдог, зараза, не оторвешь…
Он отбрыкивался, ему никак не удавалось избавиться от собаки. Может быть, и схватка длилась всего-то мгновение, секунды, но у страха глаза велики. Вор спешил, волновался, боялся, что его настигнут. Он схватил сухой обломанный сучок и с маху ударил собаку по голове. Потом ударил еще и еще.
Бобка даже не взвизгнул. Он ткнулся черненьким носиком в белую ромашку. И свет потух в его круглых, как бусины, глазах.
Сколько он лежал? Час, а может быть, больше… Но вот открылись его глаза, прошел красный туман, и Бобка услышал пение птиц. Он хотел подняться, но это ему не удалось. Сильно кружилась голова, и струйка горячей крови бежала из пробитого черепа. А где-то на дороге слышались знакомые ребячьи голоса. Среди них любимый голос друга Сережки. И тогда, превозмогая боль, теряя последние силы, Бобка пополз к дороге, перебитый зад его волочился по траве. Взлаять песик уже не мог, лишь, добравшись до пыльной кромки, тонко и жалобно заскулил. Он хотел показать, где спрятан велосипед.
Он еще видел склонившиеся над ним лица, но уже не узнавал никого. Лица расплылись, помутнели и померкли навсегда.
Грибник
Смеркалось, а он все лежал и лежал под высокой вековой лиственницей в глухой и мрачной камчатской тайге, где уже не слышно было задорного пения птиц, не видно было следов осторожного зверя, и лишь в осеннем недвижном, напоенном смолой, удушливом воздухе звенели жадные и липкие комары. Они оседали на нем, как туман: лезли в уши, впивались в шею, вонзались в руки, но он уже не чувствовал их укусов. Лицо его вспухло, потеряло форму. Он уткнулся в мягкую стлань прелой хвои. И эта пахнущая гнилью и грибами сырость освежала, создавала иллюзию влаги. Он дышал тихо и ровно.
«Пить… Пить…» — сверлила мысль.
Но он знал, что воды нет.
И вдруг подумал: «Все. Больше не поднимусь. Нет сил. Неужели умирают так вот просто? Как же это я… Ка-а-ак?»
В памяти снова пронесся тот день, когда он с рюкзаком и ведерком вышагивал по пыльной дороге за первыми грибами.
— О-го-го… Вот это грибок. У-у, да тут их целое семейство! — радовался он, перебегая от одного пенька к другому.
Так радуются дети при виде обилия новых игрушек.
А день, короткий, душный, клонился к вечеру. Безжизненные пожелтевшие иглы старой лиственницы сыпались сверху за ворот, а еще не убитая вечерней прохладой мошкара набивалась в брови, кусала открытое лицо. Он смахивал мошкару ладонью или, останавливаясь, натирался мазью от комаров.
Так, шаг за шагом, от грибочка к грибочку переходил деляны, миновал лесосеку, не замечая однообразия торчащих пней, завалов валежин, черных пепелищ, где когда-то сжигали ненужные сучья. Но вот уже кончились вырубки, остались в стороне следы трелевочного трактора и узкие пыльные дороги, укатанные лесовозами. Он остановился и с удивлением обнаружил, что место ему незнакомо.
«Ого, — подумал он, — кажется, я забрался далековато, надо повернуть назад».
Привыкший все делать обстоятельно и добротно, он решил сначала отдохнуть, поесть. Снял рюкзак, высыпал в него из ведерка грибы, присел и достал бутерброды.
Совсем рядом зашуршали кусты, и на поляну выскочил лохматый песик. Обычно Дружок бегал за его десятилетним сынишкой и никогда не ходил за взрослыми, а вот сейчас он смотрел на своего старшего хозяина, за которым пошел по доброй воле.
— На, Дружок! Поешь. А то мы с тобой пробегали весь день. Ешь! Примори червячка. Подкрепись! И вперед, мой милый, вперед, а то, я гляжу, засветло нам не успеть… Ну вот… Интересно, где тебя лешие носили? Что-то я тебя рядом не замечал.
Он вытер замасленные губы тыльной стороной руки и поморщился: мазь от комаров оставила неприятную горечь.
— Тьфу! Какая гадость, — выругался он и сплюнул. — Химия, химия-я, а ничего лучше придумать не могут… И комары не очень-то боятся, а в глаза лезет. А в рот как попадет, так… Тьфу! Кажется, вон там, за горельником, наша дорога…
Он двинулся. Идти стало тяжелее. Его окружал горелый лес. Голые, как ребра скелетов, острые ветки кололи и рвали одежду. Он зацепился за что-то и упал.
— Вроде бы горельником шел я немного… Вот где-то рядом должна быть дорога. О, дьявол! Куда же меня занесло? Что-то не припомню я этого сухостоя…