Он прислушался. Тишина. Где же люди? Здесь должны бродить грибники и ягодники. Обычно пылят по дороге машины, а сейчас будто вымерли.
— Э-эй! Эге-ге!.. Э-э-э, — прокатился по тайге его голос и вернулся многократным эхом.
Беспокойно забилось сердце. Холодные щупальца страха сдавили грудь.
«Заблудился», — эта мысль ошарашила, поразила пугающей пустотой.
— Куда идти? Где север, где юг… Где же дорога к до-о-му?
Он ринулся напролом. Он спешил, спотыкался, не замечал, как трещала и рвалась одежда, не замечал, что кровоточат руки, израненные ветками.
— Быстрей, быстрей! — как заклинание, шептал он себе. — Быстрей!
Ноги утопали в мягком махровом настиле, проваливались в нагромождения валежника. И он с трудом выбирался из цепких, то мягких, то колючих, лап тайги… До сумерек метался он в поиске знакомого места.
Черным крылом взмахнула ночь и опустилась на землю. Поползли по тайге звуки, непонятные и страшные. Послышались жуткие щелчки и стуки, какой-то треск и таинственный шорох, чьи-то крадущиеся шаги… И тогда он в испуге полез на дерево.
«Утро принесет надежду и успокоение. Утром будет видно, куда идти. Утро вечера мудренее», — с этой обнадеживающей мыслью он удобно устроился в развилке стволов и, поеживаясь от ночной прохлады, стал подремывать.
Усталость совсем сморила его, отяжелевшая голова упала на грудь. Вдруг он услышал злобный заливистый лай.
«Дружок… на… медведя?! Медведь может залезть на дерево…»
Липкие щупальца страха снова поползли по всему телу. Он вглядывался в темень, вслушивался в собачий лай, который становился все дальше и глуше. Наконец совсем стих.
«Угнал. Кого же это он, кого? Может, зайца… лису… А может, росомаху? В нашем лесу их много. Скорей бы утро».
Так и не заснул больше. Долго, бесконечно долго тянулась эта его первая таежная ночь, полная таинственных звуков, тревожных ожиданий. Но вот вспыхнуло небо, осветились вершины деревьев, четче обозначились контуры стволов, где-то дятел забарабанил. И стало легко на душе, будто эта невидимая птичка стучалась в огромный замок, где затаилась до времени жизнь. Сейчас откроется волшебная дверь, и выйдет солнце. Оживет природа, запоют птицы, раздадутся человеческие голоса. Все станет ясным и радостным, все станет простым и понятным.
Ему захотелось быстрее слезть с дерева, размяться, попрыгать.
Он даже пытался что-то петь. Сияло ранней зарей высокое безоблачное небо, и длинные тени стали сокращаться. Яркое солнце брызнуло лучами в тайгу, заблестело, заискрилось в серебристых сетях паутин, в жемчужных капельках росы. Две пушистые белки перелетали с ветки на ветку. А под деревом, потягиваясь и зевая, ждал Дружок.
— Ишь ты, прибежал. Молодец. Ну подожди! А я сейчас залезу повыше, осмотрюсь, и все будет в порядке.
Он вскарабкался, насколько хватило смелости, но над головой оставалось еще так много ветвей, что ничего нельзя было увидеть.
Разочарованный грибник спустился на землю. Дружок радостно вилял своим крючковатым хвостом, нетерпеливо взлаивал и звал. Явно звал: «Гав! За мной! За мной! Гав!»
И грибник понял: надо идти за собакой. Только он, Дружок, выведет к дому. «Как это я вчера не догадался?»
Он погладил песика и ободряюще крикнул:
— Домой!
Дружок, легко перепрыгивая бурелом, углубился в тайгу, а грибник бежал за собакой и боялся отстать, потерять ее из виду. Солнце не скупясь отдавало тепло, и стало душно. Вновь появились комары. Они нудно звенели, забиваясь в рот. Ведро стучало по ногам, и рюкзак больно давил плечи. Пот застилал глаза.
«А, бог с ним, с ведром», — решил он, и эмалированная посудина отлетела в сторону.
Вскоре остался на высоком суку и рюкзак со злополучными грибами.
«Лишь бы выйти из леса, а там вернусь и все найду», — тешил он себя надеждой.
Но уже через час горько пожалел, что бросил рюкзак: там остались горбушка хлеба и спасительная мазь от комаров.
«Не возвращаться же, да и где теперь найдешь то место», — с горечью подумал он и устало, обреченно опустился на валежину.
Он выломал прутик и стал хлестать себя, отгоняя надоедливых насекомых. Мучила жажда, терзал голод. Пустой желудок свело от боли. Он поискал глазами ягоду, но в этом месте ее не оказалось.
— Эх, Дружок, Дружок, — пожурил он подошедшую собаку. — Задрал хвост и побежал, а я, как дурак, за тобой. Неуч ты и есть неуч — дворняга. Завел, наверное, меня еще дальше, э-эх…
Он ругал и себя, и собаку и сидел, сидел. Мрачные мысли одна за другой наплывали и отнимали последние силы, последнее желание — идти.