Я полез в ледяную сентябрьскую воду и стал хлопать руками, подбрасывая утку ближе к берегу, старался пробудить в Рыжике если уж не охотничий азарт, то хотя бы любопытство. Увы! Рыжик критически смотрел на мои старания, пару раз зевнул и завалился в траву. Ругать его не имело смысла.
Та же история повторилась в ягоднике, когда подраненный кулик с писком побежал по полю. Рыжик проводил его скучающим взглядом. Я полчаса бегал и ловил кулика, а собака дремала возле мотоцикла. Когда я принес птицу и подсунул ее Рыжику под нос, он нехотя понюхал и отвернулся. Ну и ну. Видно, за время бродячей жизни Рыжик хорошо усвоил: все, что летает и плавает, недоступно, и взял за правило: не замечать присутствия пернатых. Мол, ты меня не трогаешь, и я тебя не трону. Досадно, а ведь красавец пес, и все данные охотничьей собаки.
«Ну что ж, будет охранять мотоцикл, — успокаивал я себя. — Может быть, со временем чему-нибудь полезному научу».
К сожалению, и сторож из него вышел никудышный. Ему хоть на хвост наступи, не гавкнет. В лучшем случае поднимется, потянется, зевнет — и в будку.
Попросил я товарища, чтобы позлил, подразнил пса, думал, огрызнется мой Рыжик, ведь ясно: чужой, да еще с палкой, — враг. И я стоял, подбадривал собаку:
— Фас! Фас!
Но у Рыжика лишь на мгновение синим огоньком загорелись глаза, потом он поджал уши, хвост и залез в будку, ничем не выдав своего волнения. А уж о злости и говорить нечего.
До Рыжика у меня была собака Дик. Дик понимал с полуслова, улавливал жест, взгляд, тон, а Рыжик — он просто поражал своим характером. Пессимист, лентяй, валенок.
Скажу вам, что я не люблю бездарных собак, всяких там шавок и прочих несерьезных псов, хотя вообще отношусь к животным бережно.
У Рыжика были умные глаза, внимательные, и это меня сбивало с толку. Я продолжал искать к нему подход: мне жаль было с ним расставаться. Доходило до того, что я сам лаял, показывая пример, лазал на животе, рычал и даже брал в рот палку. Я следил за ним часами, стараясь понять его, подметить привычки, манеры, склонности, хотел знать, что он любит и что ему не нравится. Но так ничего и не вышло. Сон и еда, еда и сон — излюбленные его занятия, и ничего более. Лень — вот всепоглощающая его болезнь.
Я устал и решил с ним распрощаться. С меня довольно. Однако бросить собаку просто так, выгнать на произвол судьбы — этого сделать я не мог.
Но вот представился случай. Как-то встретились мне две знакомые девушки, они вместе жили в одной квартире.
— Ой! — воскликнула Надя. — Какая симпатичная у тебя собачка!
— Нравится?
— Очень.
— Ты угадала. Отличный пес, умница, — подхваливал я, — зря не тронет, но уж друг верный. В квартиру чужого не пустит.
— Вот бы нам такую.
— У меня их две, — соврал я, — отдавать, конечно, жаль, но разве таким красавицам откажешь? Подарю, но с условием, что будете хорошо кормить, ласкать и ходить с ним на прогулку.
— Конечно же, мы будем заботиться, а он не укусит?
— Что вы! — поспешил я ответить. — Он отлично распознает своих и чужих. К доброте он особенно чуток.
«Уж что-что, а кусать его силой не заставишь, — подумал я, тут же из рук в руки передал Рыжика и вздохнул облегченно: — Вот где рай будет этому лежебоке!»
Прошло полмесяца. Подхожу я к своему гаражу, глядь, а из будки — Рыжик. Этакий чистенький, на ошейнике у него ленточка и огрызок шнура, видимо, того, которым он был привязан. Мне даже показалось, что от него пахнет духами, а морда до того довольная, будто так и хочет улыбнуться и сказать: вот, мол, на минутку к тебе, старина, погостить, посмотреть, как живешь, все ли еще непоседлив.
Ну и ну…
Только загостился Рыжик и к девчатам не пошел, уперся, будто никогда их не видел. Стоило мне передать Наде поводок, пес так рванулся, что она его выпустила.
А еще через год я отвел его к знакомому каюру, на другую сторону реки Камчатки:
— На, Ваня, бери, сильный пес. Спокоен, как теленок, и, думаю, будет добрый работяга. С собаками в паре должен пойти.
На том и расстались.
По реке уже тянула шуга. Вереницей полетели на юг стаи уток, гусей. Где-то в вышине ночами слышался клик улетающих лебедей. По утрам на земле серебрился иней.
«Скоро, — думал я, — потянет мой Рыжик нарту. Ходить ему под „бараном“».